и будущими радостями, но которые по зрелом размышлении и оказываются само́й радостью.

Амьен, город в лиловатых тонах, гулко отражавший звуки, так же как иные вокзалы – парижский Северный или лондонский Ватерлоо, – все еще нес на себе скорбную печать войны. Днем в таких городах с их маленькими, двадцатилетней давности трамвайчиками, пересекающими серую мощеную площадь перед собором, чувствуешь себя опустошенным, и даже сама погода, вылинявшая, словно старая фотография, кажется немного старомодной. Но с наступлением темноты на улицы выплескивается типичная для французских городов жизнь с ее маленькими водоворотиками – разбитными уличными девицами, мужчинами, в бесконечных спорах проводящими многие часы в кафе и пересыпающими речь бесконечными «voila», парочками, которые, прижавшись друг к другу, бредут без цели, благо такие прогулки ничего не стоят, – и тогда картина начинает обретать краски.

В ожидании поезда они сидели за столиком в большом зале со сводом, достаточно высоким, чтобы поглощать дым, людской гомон и музыку; оркестр любезно исполнил для них модную польку «Простите, а вот бананов у нас сегодня нет», и они дружно похлопали музыкантам, их руководитель казался очень довольным собой. Девушка из Теннесси, забыв о своих горестях, от души веселилась и даже начала флиртовать с Диком и Эйбом, одаривая их знойными взглядами и кокетливыми прикосновениями, а они добродушно подначивали ее.

Затем, предоставив уже неразличимо малым частицам останков вюртембергцев, прусских гвардейцев, альпийских стрелков, манчестерских ткачей и итонских выпускников уходить дальше в вечность, гния под теплым дождем, они сели в парижский поезд. В пути ели бутерброды с сырокопченой колбасой и сыром бель паэзе, приготовленные для них в вокзальном ресторане, и запивали их божоле. Николь казалась отрешенной; беспокойно покусывая губу, она вчитывалась в прихваченные Диком путеводители по местам сражений – конечно, он успел изучить основные события этой битвы, но упростил их до той степени, когда они стали слегка напоминать приемы в его собственном доме.

XIV

По прибытии в Париж Николь сказалась слишком усталой, чтобы, как договаривались, идти смотреть иллюминацию на Выставке декоративного искусства. Они завезли ее в отель «Король Георг», и как только она исчезла между плоскостями света, лившегося из вестибюля и преломлявшегося в стеклянных дверных панелях, у Розмари словно гора с плеч свалилась. Николь обладала силой – причем не всегда направленной на благо и предсказуемой, как у матери, – зачастую ее поведение было невозможно предугадать. Розмари ее побаивалась.

В одиннадцать часов Розмари, Дик и Норты сидели в только что открывшемся кафе-поплавке на Сене. Река мерцала огнями мостов и баюкала на своей поверхности множество холодных лун. Когда Розмари с матерью жили в Париже, они нередко по воскресеньям садились на маленький прогулочный пароход, плыли на нем до Сюрена и обсуждали планы на будущее. Денег у них было немного, но миссис Спирс была так уверена в красоте дочери и внушила ей такое честолюбие, что без колебаний рискнула всем и «поставила на удачу»: встав на ноги, Розмари вернет затраты сторицей…

С тех пор как они приехали в Париж, Эйб Норт постоянно пребывал в состоянии хмельного возбуждения; от солнца и вина глаза у него покраснели. В тот вечер Розмари впервые обратила внимание на то, что он не пропускает ни одного питейного заведения; интересно, как к этому относится Мэри Норт, подумала она. Обычно, если не считать частых взрывов смеха, Мэри была невозмутима, настолько невозмутима, что Розмари мало что могла о ней сказать. Ей нравились прямые темные волосы Мэри, зачесанные назад и естественным каскадом рассыпа́вшиеся к плечам; время от времени косая прядь падала на висок; когда она начинала лезть в глаза, Мэри откидывала голову назад и прядь ложилась на место.

– Сегодня нам нужно вернуться домой пораньше, Эйб, это – последняя бутылка. – Голос Мэри звучал непринужденно, но в нем слышался легкий оттенок тревоги. – Ты же не хочешь, чтобы тебя доставили на корабль в жидком виде.

– Да, уже поздно, – согласился Дик. – Пора идти.

На исполненном благородного достоинства лице Эйба появилось упрямое выражение, он решительно заявил:

– Ну уж нет! – И после веской паузы добавил: – Нет-нет, еще рано. Мы закажем еще бутылку шампанского.

– Я – пас, – сказал Дик.

– А я имел в виду не вас, а Розмари. Она-то – настоящий алкоголик, всегда держит бутылку джина в ванной комнате про запас, мне ее матушка рассказывала.

Он вылил остатки шампанского из бутылки в бокал Розмари. В первый же день по приезде в Париж ей стало нехорошо от огромного количества выпитого лимонада, после этого она почти ничего не пила, но сейчас подняла бокал и сделала глоток.

– Что я вижу? – воскликнул Дик. – Вы же говорили, что не пьете.

– Но не говорила, что не собираюсь начать.

– А что скажет мама?

– Только один бокал. – Она вдруг почувствовала острую необходимость взбодрить себя. Дик выпил в тот вечер не слишком много, но выпил, и, наверное, ей казалось – выпей она тоже, это сблизит их и облегчит ей задачу сделать то, на что она уже решилась. Она залпом осушила полбокала, поперхнулась и сказала: – Кроме того, вчера у меня был день рождения, мне исполнилось восемнадцать.

– Почему же вы нам ничего не сказали?! – укоризненно запричитали все разом.

– А я знала, что вы устроите суету по этому поводу, и хотела избавить вас от лишних хлопот. – Она допила шампанское и, подняв бокал, добавила: – Будем считать, что это и было празднование.

– Ничего подобного мы считать не будем, – возразил Дик. – Завтра устроим праздничный ужин в вашу честь. И попробуйте только не прийти! Восемнадцать – это чрезвычайно важный возраст.

– В свое время я думала: все, что происходит с тобой до восемнадцати, не имеет никакого значения, – сказала Мэри.

– Это правильно, – согласился Эйб. – И все, что происходит после, – тоже.

– Для Эйба ничто не имеет значения, пока он не сядет на корабль, – сказала Мэри. – На сей раз он связывает с Нью-Йорком большие планы. – Она произнесла это так, словно давно устала повторять слова, потерявшие для нее всякий смысл, притом что в действительности жизненные планы, которыми они с мужем руководствовались – или не руководствовались, – были не более чем благими намерениями. – Он будет писать музыку в Америке, а я – заниматься пением в Мюнхене, так что, когда мы воссоединимся, для нас не будет ничего невозможного.

– Это прекрасно, – согласилась Розмари, чувствуя, что шампанское уже немного ударило в голову.

– А пока – еще шампанского для Розмари! Это поможет ей осмыслить работу своих лимфатических желез. В восемнадцать они только начинают функционировать.