она говорила, истинного долга тех, кто еще оставался жив и продолжал топтать эту землю.

Хамене восхищала народ набожностью и пылом, с которыми произносила самые обыкновенные молитвы, и затмевала своими завываниями даже дервишей и факиров{336}. Видя, что с просьбой помолиться за них и их родных люди охотнее обращаются к ней и что она не брезгует никакими подношениями, дервиши и факиры, движимые завистью и алчностью, подали на нее жалобу иль-накибу[88]{337}.

Желая задобрить кади, посланники этой братии явились не с пустыми руками, и как только до кади дошло, что им от него нужно, он с суровым видом уселся в кресло и потребовал разъяснений.

«Господин иль-накиб, — сказали просители, — одна старая женщина, которой только твоя мудрость может внушить робость, не довольствуется тем, что провожает умерших в последний путь: она рыдает так, что мешает внимать молитвам, и вселяет страх в души родных и близких. Мало того, она бродит по дамасским кладбищам, проникает в гробницы и там имеет наглость читать „Иль-Фатиху“ и „Иль-Калимат“[89]{338}, что является нашей прямой обязанностью. Обманутый ее ужимками и кривляниями, народ отвергает помощь, которую мы можем оказать усопшим мусульманам, и проникается доверием к этой сумасбродной ханже… Запрети, господин наш, старой Хамене, которую лишь в шутку можно назвать святой, вмешиваться в дела священные, и приговор твой будет угоден и нашему Творцу, и Его Великому Пророку, ибо тем самым ты обеспечишь должное уважение к богослужению и нашим обрядам».

Сегодня, царевичи, я полагаю, что, даже если бы иль-накибу не дали взятку, он не отказал бы дервишам и факирам в их просьбе, хоть и понимал истинные причины их жалобы. Однако ему нужен был веский довод, чтобы лишить народ его святой. Золото склонило чашу весов не в пользу Хамене, и она получила приказ, запрещавший ей в будущем мешать молитвам, которые факиры и дервиши читали над могилами, и грозивший старухе суровыми карами, если она посмеет вновь сунуться на кладбище.

Сей приказ сразил бабулю наповал! Она хотела даже пойти в народ и заставить людей выступить против иль-накиба и его взысканцев, да так, чтобы их услышал сам царь Дамаска, но отказалась от этого замысла, ибо получила весьма лестное приглашение.

«Ты и есть добрая святая Хамене?» — спросил нарядно одетый раб приятной наружности.

«Да», — отвечала моя прабабка.

«В таком случае, — продолжил незнакомец, — ты весьма обяжешь моего господина, если окажешь ему любезность и придешь к нему помолиться. Это богатый армянский торговец, он остановился в соседнем хане и будет весьма благодарен тебе за такую милость».

«Что ж, дело хорошее, — недолго думая, решила бабуля, — надо спешить, пока дервиши и факиры не опередили меня. Лавки и ханы ничем не хуже окрестных гробниц. Я еще найду способ отомстить этим ханжам в другое время и в другом месте. И, если торговцы будут слушать меня как следует, я скажу им всё, что думаю о своих врагах… Кабы могла я поделиться с дервишами подношениями и распахнуть перед ними двери моего дома, они стали бы мне лучшими друзьями. Но у меня есть внучка, которую я должна вырастить и выдать замуж, и лучше я буду раздавать милостыню в своем квартале нужным людям, чем кормить каждый день тридцать таких бездельников, как они».

Так рассуждая, старая Хамене добралась до хана. Там, на роскошной софе, расположился достопочтенный старец, высокий, статный, с пышной и длинной белой бородой, в огромном тюрбане и армянском платье в широкую складку. Как только торговец завидел мою прабабку, он вышел к дверям своей лавки и со смиренным поклоном встретил Хамене. Предложив ей руку, он усадил ее на софу и сказал:

«Госпожа, узнаю руку Провидения в том, что оно привело меня в Дамаск, дабы я нашел утешение в помощи святой особы, оказавшей мне честь своим посещением».

«Не все, господин иноземец, — возразила Хамене, — думают так, как ты. Факиры и дервиши…»

«Госпожа, давай забудем об этих невежах. Тут, в хане, много говорят об их кознях против тебя. Их нрав всем известен, они не могут повредить твоему имени, и доверие, которое я испытываю к тебе, послужит тому доказательством… Я имел несчастье потерять любимого брата, он оставил мне все свое состояние при том, что у меня нет ни одного наследника! Могила его далеко, в горах Армении, но помолиться за него можно везде, и я прошу тебя, госпожа, помолись за усопшего брата моего прямо здесь».

«Господин, — отвечала моя прабабка, — сегодня я уже совершила положенные омовения и прочитала две утренние молитвы, а потому готова немедленно исполнить твою просьбу. Но мне надо знать, кем был покойный и какие за ним водились грехи».

«Госпожа, брат мой был торговцем, как и я. Вот его тетради с записями обо всех сделках, им совершенных. Что касается второго твоего вопроса, то покойный слишком любил женщин, вероятно, это и свело его в могилу, но, надеюсь, Мухаммад простит ему этот грех».

«Я тоже», — так, скорее всего, подумала про себя набожная Хамене.

«Давай сюда его тетради, — сказала она вслух, — я возложу на них мои четки, ибо человек всегда подвергается искушениям и часто нарушает свой долг. Если покойный поддался какому-либо соблазну, я попрошу помиловать его. Что касается смерти, то она всегда приходит в свой час: ни судьба, ни болезнь, ни вражеский меч, ни любовь женщин не способны приблизить ее ни на мгновенье».

«Восхитительно! — вскричал армянский торговец. — Вот, возьми, здесь всё, что тебе нужно!»

Хамене уложила четки на тетради, встала на колени, открыла Коран и начала вполголоса читать молитвы.

Пока она занималась своим делом, армянин, казалось, преисполнился почтения и погрузился в глубокие раздумья.

Когда прабабка закончила, он вытащил из кошеля две золотые монеты и вручил их старухе.

«О святая женщина! — промолвил он. — Твое общество послужило мне большим утешением в моем печальном положении. Окажи мне честь, поужинай со мной».

Моя прабабка не могла отказаться от столь вежливого приглашения и вскоре похвалила себя за сговорчивость, ибо ужин оказался весьма изысканным.

«Вот так я и живу, — сказал армянин, — но не каждый день мне выпадает такое счастье, как сегодня. Я получил изрядное удовольствие от нашей поучительной беседы. Если я приглашаю к ужину кого-то из постояльцев хана, мы говорим исключительно о торговле. Признаюсь, я очень рад, что ты заставила меня забыть о повседневных