его новой, порой яростной энергией. Выпускник Гарварда из богатой вестчестерской семьи, он начал работать в почтовом отделе Morgan (как и все) в начале 1950-х годов. Поначалу старшие считали его плейбоем, светским львом и спортсменом. Высокий и широкоплечий, он играл в полупрофессиональный хоккей в команде Long Island Ducks, пока однажды вечером не вернулся домой с шестью швами на голове. "Ты проклятый дурак, - сказала его жена, - почему бы тебе не повзрослеть". Его вторая жена, Пэтси, была внучкой газетного издателя Джозефа Пулитцера и входила в круг общения Брук Астор, Джейн Энгельгардт и других светских львиц.

Этот Лью Престон, казалось, был весь в традициях. Среди антикварной мебели в его кабинете были портрет Джека Моргана, написанный маслом, письменный стол с рулонной столешницей и фотография Пирпонта и Джека, мужественно шагающих на слушания в Пуджо. В полулунных очках и красных подтяжках, куря сигары Don Diego, он производил впечатление чрезвычайно величественного человека. Однажды, после представления доклада Нобору Такэсита, в то время министру финансов, а затем премьер-министру Японии, высокопоставленный чиновник с восхищением произнес. "Вы провели презентацию на уровне премьер-министра", - сказал он. "Я ошеломлен".

Элегантные манеры и сухое озорное остроумие скрывали ранние шрамы. Когда Лью был еще мальчиком, его отец умер от туберкулеза. Он также боролся с дислексией. ("Сейчас это очень модно, - заметил он. "Кажется, что она есть у всех".) В семнадцать лет он поступил на службу в морскую пехоту и был направлен в Китай. Там он стал телохранителем Джеймса Форрестала, впоследствии министра обороны Трумэна и близкого друга семьи. Демобилизовавшись, Престон поступил в Гарвард, который окончил в 1951 году. Он всегда был чем-то средним между гарвардской светской львицей и жестким морским пехотинцем. Ругаясь с дураками, иногда резкий на собраниях, он проявлял образцовую доброту к больным, близким или недавно разведенным. Некоторые в 23 Wall почитали Лью Престона, некоторые слегка побаивались его, а некоторые и почитали, и побаивались.

Эта двойственность личности отражала переходный период в Morgan. Престон пытался сохранить старую культуру Morgan, основанную на командной работе и подчинении индивидуума группе: "Мне нужны люди, которые хотят что-то делать, а не быть кем-то". С руководителями подразделений он проводил традиционные еженедельные совещания и рекомендовал старшим сотрудникам обедать вместе в столовых для руководителей. Престон признавал, что "немного консерватизма в банке - это неплохо", и довольно высокомерно отзывался о руководителе Citicorp Уолтере Уистоне: "Он управляет финансовым конгломератом, а мы - банком". Он заботился об имидже банка, как о декорациях. "Мы тратим огромное количество времени только на заботу об окружающей среде", - говорил он.

В то же время, в банке с более чем пятнадцатитысячным коллективом уже не совсем срабатывал авункулярный стиль. Старейшины Morgan проявляли отеческий интерес к своим сотрудникам, говорили о том, что человек "воспитывается" в 23 Wall. Теперь же в значительно ускорившемся банке не было времени для школьного товарищества. Престону пришлось переобучать массу старых коммерческих банкиров и кредитных аналитиков, превращая их в рискованных рыночных визави. Это означало поощрение агрессивности и воображения, а не только вежливости и осторожности. Конкурируя с инвестиционными банками, Престон вынужден был выплачивать огромные бонусы и использовать другие методы компенсации, способствовавшие расколу. К моменту краха 1987 года некоторые трейдеры Morgan зарабатывали больше, чем зарплата самого Престона, составлявшая 1,3 млн. долл. В восьмидесятые годы многие люди покинули банк или были мягко вытеснены. Даже среди тех, кто остался, было горько-сладкое ощущение, что банк стал менее веселым и заботливым, чем в прежние времена. Кроме того, это была гораздо более диверсифицированная компания. Например, в 1984 г. вице-председателем банка стал Борис С. Беркович - первый еврей, когда-либо поднимавшийся на вершину власти в Morgan.

Одним из главных действующих лиц в этой драме был протеже Престона - Деннис Уэзерстоун, лондонский кудесник валютных операций. Невысокий, подтянутый англичанин с вьющимися волосами и быстрой улыбкой, Уэзерстоун никогда не терял своего акцента рабочего класса. Он обладал природным изяществом и дружелюбием, а не отшлифованным лоском, как его коллеги из Morgan. Он шутил, что в начале своей работы в бухгалтерии он был "без обуви". Во время короткой службы в Королевских ВВС он сканировал экраны радаров во время имитации воздушных полетов, рассчитывая расход топлива для самолетов - этот опыт, по его словам, отточил его ум для торговли иностранной валютой. Уэзер-Стоун был квинтэссенцией банкира эпохи казино - человека, разбирающегося в новых финансовых инструментах, процентных и валютных свопах. Он рано заметил влияние "секьюритизации" - упаковки кредитов в торгуемые ценные бумаги - на традиционный кредитный бизнес. В 1980 г. он стал председателем исполнительного комитета банка под руководством президента Рода Линдсея, обладавшего "голубой кровью", а в 1987 г. сменил его на этом посту.

Престон и Уэзерстоун дополняли друг друга и были неразлучны. "Они говорили на одном языке", - вспоминал один из коллег. "Они были как сиамские близнецы. Один начинал предложение, другой заканчивал. Они были очень непохожи, но думали одинаково". Поскольку влияние Morgan на центральные банки в значительной степени определялось его казначейскими операциями, Уэзерстоун легко вписывался в особые отношения с ФРС. "И он, и Престон, вероятно, пользуются большим доверием у вашингтонских политиков и регуляторов, чем любые другие банкиры, которых я могу назвать", - сказал Энтони Соломон, бывший президент ФРС Нью-Йорка. Поэтому вполне предсказуемо, что команда Престона и Уизерстоуна оказалась в центре событий 1984 года, связанных со спасением Continental Illinois Bank and Trust Company.

В роли Моргана была своя ирония. Чикагский банк был жестким конкурентом Morgans и настолько схож с ним по стилю и структуре, что его называли Morgan Среднего Запада. Будучи престижным оптовым банком старого типа, он обхаживал богатые семьи и финансировал большую часть американского автомобильного и сталелитейного бизнеса из своего величественного здания с колоннами на Южной ЛаСалль-стрит. В начале 1980-х годов он соперничал с Morgans за звание ведущего корпоративного кредитора. Как и Morgans, он погрузился в мир рулетки "управления обязательствами", т.е. финансировал свою деятельность не за счет депозитов, а за счет денежных рынков. Ежедневно на сумму до 8 млрд. долл. он занимал однодневные средства ФРС, продавал компакт-диски или выпускал коммерческие бумаги. Со времен Ральфа Лича Дом Моргана играл в эту игру с таким пафосом, что ее риски часто оставались незамеченными. Крах Continental продемонстрировал бы необычайную опасность, присущую новому банковскому делу.

Morgans давно подозревал, что успех Continental - это мираж. Он слишком активно подставлял конкурентов при кредитовании недвижимости, сельского хозяйства и энергетики и довольно беспечно выдавал кредиты компаниям Chrysler, International