– У всех все складывается по-своему. – Катя продолжала защищаться. Она и без давления Лидии Ивановны была на грани отказа от своей наивной идеи помочь сироте. Если бы только не обещание, данное ребенку.

– Какое там! Я же знаю Юлю, – воспитательница сокрушенно покачала головой, – хамка, каких поискать. Вежливо разговаривать вообще не умеет. Постоянно в агрессии. Своевольная. Гордыня просто зашкаливает.

– Но ведь детский дом – это не курорт, – Катя почувствовала, как из глубины души поднимаются возмущение и потребность защитить Юлю, – дети в этих стенах испытывают огромный стресс. Вот и защищаются, как могут. Мне это как раз очень легко понять.

– Если бы только хамство! – Воспитательницу с ее благими намерениями было не остановить: – Там давно уже и спиртное, и сигареты. Это в двенадцать-то лет! Нетрудно догадаться, что будет дальше.

Гнев в Кате начал закипать. Кому нетрудно догадаться? Лично Катя не была ни Кассандрой, ни Вангой и не предсказывала судьбы людей. Вряд ли и эта Лидия Ивановна обладала сверхъестественными способностями. Так кто дал ей право ставить штамп ребенку на лоб? Человек работает в системе, да еще и принял в семью сироту – а потому обязан понимать, что дети страдают без родителей и, как могут, стараются выживать.

– Этого никто не может знать, – Катя заводилась все больше, – многое зависит от среды, от круга общения. В конечном счете бытие определяет сознание.

– И неблагодарная она, – Лидия Ивановна словно не слышала, продолжала гнуть свою линию, – сколько ей ни делай добра, никогда «спасибо» не скажет.

– Но я и не жду никакой благодарности, – Катя пыталась отделаться от доброжелательницы, – задача у меня совершенно другая. Помочь. Говорят, надо делать добро и бросать его в воду.

– Вот зря вы так, – воспитательница обиделась, – я ведь за вас переживаю. Не хочу, чтобы ваши дети страдали, чтобы вы из-за роковой ошибки потеряли мужа. Самое время одуматься!

– Спасибо за предупреждение, – Катя чувствовала, как ее лицо покрывается пятнами от гнева, и злилась еще больше, – я вас услышала. А теперь мне пора.

Она резко развернулась и пошла к кабинету, в который должна была войти еще тридцать минут назад.

Все это Катя подозревала. Обо всем этом постоянно думала. У нее не было цели навредить своим детям, испортить жизнь мужу и самой себе, но она не могла отступиться. Если не готов идти до конца, не надо и начинать – незачем приходить в детский дом и морочить ребенку голову. А если сунулся – бери на себя ответственность. Юлю уже предали многие взрослые в этой жизни. Катя просто не могла пополнить их ряды. Обещала взять в гости на выходные, значит, так и сделает. А дальше они постепенно присмотрятся друг к другу, и будет видно, что делать.

Два часа спустя они с Юлей шли по скрипучему ледяному насту, с которого внезапно налетевшей метелью сдуло весь снег. До троллейбусной остановки было недалеко, но яростные порывы ветра бросали в лицо горсти колючих снежинок и тормозили движение. Юлька семенила по льду в спортивных кроссовках и только чудом не падала.

– Почему ты не надела зимнюю обувь? – От одного взгляда на голые лодыжки ребенка Катю начинало знобить.

– У меня ее нет. – Девочка с вызовом взглянула на свою провожатую. Та решила не реагировать: не хватало только стать объектом примитивных манипуляций. Понятно, что обувь в московском детском доме всем детям выдают по сезону. Другое дело, что ботинки могли не нравиться Юле, и поэтому девочка отказывалась их носить.

– Так можно застудиться.

– Я никогда не болею, – Юлька расстроилась, что попытка развести Катю на обновку не прокатила, – обо мне не беспокойся.

Они еще немного помолчали, всё с бо́льшим трудом пробираясь сквозь нарастающую бурю. Все-таки февраль – пора метелей и злых ветров.

– А почему мы не на машине? – Юля капризно поджала губы. – Погода ужасная.

– Мне больше нравится на метро, – Катя старалась не реагировать на то, что реплика была предъявлена как претензия, – к тому же в такую погоду обязательно соберутся пробки и можно простоять три-четыре часа.

– Зато в тепле!

– Если одеваться, как следует, холодно не будет.

– Ну да, – Юлька презрительно сощурилась, – это когда есть что надеть. А сиротская одежда – это полный отстой!

– Куртка у тебя совсем не похожа на сиротскую, – от наивных попыток девочки разжалобить стало досадно: принимает за очередного спонсора, с которого надо как можно больше получить, – и вообще, я не заметила, чтобы ребята в детском доме были плохо одеты. Все такие разные, модные.

– Куртку мне папа подарил, – огрызнулась Юлька.

– А-а, вот оно что, – участие отца стало для Кати открытием: не думала, что он общается с дочерью, которую отказался забрать в свою семью, – и давно вы в последний раз виделись?

– Не помню, – Юлька сразу закрылась и опустила глаза, – он редко приходит. Может, раз в пару месяцев.

– И о чем вы с ним говорите?

– Ни о чем, – девочка отмахнулась, – спрашивает об учебе. Ругает за плохие оценки. Задолбал уже своими нотациями!

Юля наконец приподняла маску и на одно мгновение стала самой собой. Не пыталась разжалобить Катю, не манипулировала, просто с нескрываемой болью рассказывала о встречах с отцом. И именно этот рассказ вызывал самое глубокое сочувствие Кати. Она не понимала, как мог человек, который собственными руками выпихнул ребенка в детдомовский ад, требовать от дочери успехов и достижений. Неужели он не понимал, что Юля попала в беду, потеряла все, что имела? Ее боль и тоска по матери мешала не только учиться, но и просто нормально жить.

– Ты ему говорила, что в детском доме трудно учиться? Это же не семья, в которой ребенок может быть спокоен и уверен в завтрашнем дне.

– Он не понимает! – Юлька злилась. – Думает, здесь лучший в мире санаторий. И детям просто зашибись – с утра до ночи концерты, развлечения, праздники. Он только и знает что меня ругать.

– За что еще? – Катя не верила своим ушам.

– За то, что я растолстела. За то, что плохо выгляжу. За то, что редко пишу матери. За то, что не жалею его – опять он остался без работы и ему не на что содержать семью. А я все что-то выпрашиваю: то куртку, то мобильный телефон.

– И он покупает?

– Нет, конечно, – Юлька раздраженно мотнула головой, – только на день рождения и на Новый год делает подарки. А я заранее начинаю просить, чтобы не притащил какой-нибудь ерунды. Типа мячика или куклы.

– А ты, – Катя почувствовала ком в горле, – ты хотела бы вместо этого жить с ним, в его семье?

– Меня никто не спрашивал, – Юлька зло сверкнула глазами, – какая разница, чего я там хочу? Он никогда не позовет.

– Откуда ты знаешь?

– Потому что жизнь – это боль.

Юлька подняла на свою провожатую усталый взгляд – и детские губы растянулись в мертвой улыбке… Только сейчас Кате впервые стало по-настоящему страшно. Она еще ничего не сделала для Юли, не успела ни принять, ни защитить. А уже не была уверена, что сможет разделить с ребенком его судьбу, что сможет принять на себя и вынести ту страшную боль, которая раздирает изнутри эту маленькую большую девочку.