имел права, морального права, на какие-либо замечания, поскольку его собственный внешний вид нельзя было назвать даже удовлетворительным. А показательное исполнение им строевых приемов вызывало у подчиненных едва скрываемые ехидные улыбки. Все это выглядело откровенным издевательством над армейским воспитательным принципом «Делай, как я!». Конечно, этот командир к смотру не готовился, да и зачем? Ведь в глаза ему не сделает замечания ни один из подчиненных – Устав запрещает, а уж что они будут о нем говорить и над чем иронизировать в «свободное от работы время» – ему как-то безразлично. Мне вспоминается еще один затертый солдатский анекдот. Привожу его, потому что здесь – все на поверхности.

…Полевые учения, время близится к обеду.

– Личному составу взвода получить люменевые миски и направиться к кухне, – командует сержант.

– Товарищ сержант, не люменевые, а алюминиевые, – поправляет сержанта «шибко ученый» рядовой Иванов.

Сержант промолчал, а по окончании обеда отдал команду:

– Всему личному составу взвода – отдых тридцать минут. Рядовому Иванову – мыть люменевые миски. Вот и вся мораль.

Приведенные выше анекдоты и вполне реальный сюжет, каких, к сожалению, немало на моей памяти, свидетельствуют об определенной закономерности: принцип «Я прав!» при длительной и беспрепятственной его эксплуатации неминуемо трансформируется в аморальное – «Мне все дозволено!», включая грубость, хамство и мстительность.

* * *

Верное в принципе уставное положение, не дающее подчиненному права на замечание или ответную реплику в адрес начальника, есть не что иное как «моральные наручники». И как любые наручники, эти – также предназначены для усмирения человека, а не для возможности безответно издеваться над ним. Тем не менее не столь уж редки случаи применения в отношении подчиненных силовых приемов с «воспитательной» целью. К примеру, воспитания собачей преданности. И ведь не без результата, что самое интересное! Впрочем, русский поэт-помещик Н. А. Некрасов в свое время очень тонко подметил, что:

Люди холопского звания

Сущие псы иногда:

Чем тяжелей наказание,

Тем им милей господа.

«Кому на Руси жить хорошо»

У некоторых читателей может сложиться впечатление, что описанный мною тип взаимоотношений начальника и подчиненного – порождение сугубо армейской действительности. Нет, конечно. Просто мне очень близки люди в погонах, в среде которых я вращался на протяжении долгих курсантских и офицерских лет. А потому и начал с примеров из той жизни. Действующий «на гражданке» принцип взаимоотношений начальника и подчиненного аналогичен армейскому, но воплощается в жизнь он в более гнусных формах.

В армии, как уже говорилось, для насаждения своей правоты начальник приводит в действие два рычага: «законно» злоупотребляет дисциплинарными уставными требованиями и умело использует иерархическую зависимость подчиненного.

В гражданском же трудовом коллективе, в силу его «демократической» природы, первый рычаг, естественно, не применим. Зато второй работает с удвоенной эффективностью. Здесь подчиненные сами создают благоприятные условия для собственного закабаления. Своей упреждающей покорностью они успешно открывают «зеленую улицу» административному хамству, а потом, когда начинается действие обратной связи, от него же и страдают. Ощущение и осознание зависимости (в первую очередь – материальной) от должностной власти начальника, дополнительно усиленной стараниями подчиненных, порождает у них обоснованный страх, поводов для которого более чем достаточно. Дадут ли доработать до пенсии? Дадут ли поработать после выхода на нее? Повысят ли оклад? Повысят ли в должности? Не срежут ли премию или доплаты? – все эти и подобные им вопросы во многом зависят от волеизъявления «шефа», а оно напрямую связано с умением подчиненного вести себя «должным образом»: вовремя поддакнуть или хотя бы не возразить, умело скрыть обиду или недовольство, проявить ненаказуемую инициативу и т. д.

Как и начальника в погонах, гражданского шефа также переполняет самомнение, старательно подпитываемое его «преданными» подчиненными. Как и в армии, они за глаза оценивают начальника таким образом, что лучше бы ему этого не слышать никогда! (Пусть лучше слышит их любезные голоса, видит их приветливые лица и пребывает в иллюзии, что все это вполне искренне.) Армейского и гражданского начальников роднит и то, что у обоих принцип «Я прав!», трансформируясь в «Я всегда прав!», порождает внутреннюю установку «Мне все дозволено!». Даже в сфере, выходящей за служебные рамки. Что ж, «так принято»! «Благоприобретенная» вседозволенность может проявляться, например, в нетактичном отношении (обращении) к подчиненному сотруднику. Для начальника это, несомненно, нравственная норма. Но как ее воспринимает подчиненный? Естественно, его самолюбие, задетое бестактностью шефа, страдает видимым и даже слышимым в узком кругу сотрудников образом. Однако защитить личное достоинство у подчиненного язык не повернется, здесь он не может «переступить через себя», хотя в иных ситуациях делает это без особых усилий. Статус начальника затворяет уста подчиненному и парализует волю (не каждому и не каждого, конечно) магическим образом.

В сущности, поведение и того и другого носит биологическую окраску, но самость проявляет себя по-разному. Если у подчиненного – это животный по своей природе страх перед существом сильным, то у начальника – животное стремление подавить существо слабое. Это тип взаимоотношений вожака и стаи. Жизненное кредо «Я всегда прав!» в системе «начальник – подчиненный» неизбежно приводит к нравственному расстройству обоих. У первого наблюдается рост никем не сдерживаемых амбиций, претензий и капризов; у второго же формируется двойной стандарт отношения к людям – влиятельным и не очень. Какая из этих двух порочных наклонностей хуже? Да обе хуже.

Но начальнику, привычно выстраивающему свои взаимоотношения с подчиненными по принципу «Я всегда прав!» (другого – он просто не признает), присущ лишь один-единственный вариант поведения. В то время как подчиненный, пострадавший от бестактности «всегда правого» начальника, располагает двумя вариантами реакции на нее. Вариант первый – отсутствие всякой реакции; человек молча и, видимо, привычно проглатывает обиду. Вариант второй – подчиненный в адекватной форме защищает себя как личность. Правда, в силу троичности любой ситуации, может быть и нечто среднее: колебание между первым и вторым. А уж что перевесит: чувство ли собственного человеческого достоинства или собственный животный страх перед работодателем (омерзительное определение) – зависит от расположения приоритетов на шкале жизненных ценностей конкретного человека.

Подчиненный, прощающий начальнику бестактность, а тем более хамство, из трусости или прагматических соображений, мне лично несимпатичен в большей степени, нежели его наделенный властью обидчик. И если в армии бесправный подчиненный просто вызывает сочувствие, то подчиненный на «гражданке», отрекшийся от своих прав на защиту личного достоинства «корысти ради», просто жалок. Когда после тридцати лет армейской жизни я пришел на завод, меня поразила сцена, происходившая на заводским дворе, при народе. В ней участвовали всего два действующих лица. (Точнее, одно, ибо второе лицо было абсолютно бездействующим.) Один из мужчин, грозно размахивая руками, позволял себе долго и грубо орать на другого, а последний, приняв унизительную стойку, позволял