— И давно это?

— Что?

— Давно ты познакомился с… как ее там?

— Полгода назад.

Нодж прикуривает. Дым скрывает его глаза.

— Как ее зовут? Какая-то Буш? — спрашивает Тони.

— Вероника. Вероника Тери.

— Ну, что ж, — изрекает Тони. — Молодец.

Я чувствую, что атмосфера накаляется до предела. Колин по-прежнему улыбается, но уже заметно, что ему это делать все сложнее по мере того, как напряжение нарастает. Что-то мне уже не так весело.

— А в чем, собственно, дело? Я думал, вы порадуетесь за меня.

Вижу, как Тони трудно скрыть свои чувства. Он подыскивает слова.

— Да мы рады, Фрэнки. Это круто. Просто… просто…

Нодж мрачнее тучи.

— Просто ты нас даже толком не представил. Если не считать той встречи в пабе. — Он говорит это с горечью, и мне кажется, я понимаю, почему. Он считает, что я их стыжусь. Что, конечно, полная чушь, абсолютный вздор и чепуха.

Что, конечно, правда.

Снова наступает тишина. Все уже сказано. Образовавшаяся трещина разрастается до размеров пропасти. Тишину, наконец, нарушает Колин. По голосу чувствуется, что он на грани паники.

— А как же четырнадцатое августа? Ведь скоро четырнадцатое августа.

Тони и Нодж смотрят на меня. Я понимаю, что должен пройти испытание.

— Это святое. Это как всегда, — говорю я.

Совершенно искренне.

Как это ни странно звучит, я не был сильно влюблен в Рут, она мне даже не особо нравилась. Просто подвернулся случай, и я им воспользовался. О последствиях я не думал. А ведь они неизбежны, не так ли?

Это случилось как-то вечером, кажется, в 1990-м. К тому времени я уже не раз встречался с Рут: она почти пол года была э-э-э-другом Ноджа (он сказал: «А это мой, э-э-э, друг»). Нодж полагал, что некорректно называть ее подружкой, хотя она называла всех своих приятельниц подружками, и ничего, хотя эти подружки называли тех, с кем они встречались, бойфрендами, и ничего, а еще она могла обозвать мужчину мудаком, тогда как тебе нельзя было назвать девицу или даже парня сукой, нельзя было сказать о девице, по крайней мере, в лицо, телка, а они при этом могли называть тебя жеребцом и говорить, что у тебя крепкие ягодицы, но попробуй ты заикнуться, что у них аппетитная задница…

Я начинаю заводиться.

Казалось, они счастливы. И все-таки меня почему-то не покидало ощущение, что между ними нет гармонии. Они были как бы зеркальным отражением друг друга: достоинства одного сводили на нет добродетели другого, а недостатки, наоборот, преломлялись, удваивались, удесятерялись, множились до бесконечности.

Нодж совершенно потерял голову. Насколько он вообще на это способен. В его случае это выражалось в том, что он довел до нашего сведения факт ее существования, познакомил ее с нами и в ее отсутствие говорил о ней с умеренным восторгом. Все это было очень не похоже на Ноджа, который до, да и после Рут держал свою частную, а в особенности сексуальную, жизнь за семью печатями. И хотя она так и не переехала жить к нему, они однажды ездили вместе отдыхать, что в моем понимании является прелюдией к совместному проживанию — или, по меньшей мере, уничтожением одной из преград, которые предстоит снести на пути к так называемому счастью совместной жизни.

Нодж познакомился с Рут на курсах вождения, разъезжая по Лондону на мопеде, напоминающем автомобиль полным набором рычагов управления. Рут была единственной женщиной среди учеников. Как и Нодж, она плохо вписывалась в эту компанию, состоявшую в основном из разукрашенных татуировками фашиствующих молодчиков из Бромли, а также небольшой группки меланхоличных евреев. Это их и сблизило. Роман завязался во время совместной зубрежки правил дорожного движения за кружкой кофе в квартирке Рут в Камберуэлле.

Рут была старше Ноджа и принадлежала к числу типичных представительниц поколения 70-х. Как и Нодж, она была пуританкой, но более строгой, вплоть до того, что могла вспылить на этой почве. Нодж в то время еще не стал закоренелым пуританином, и Рут способствовала укреплению уже заложенного фундамента. Появление родственной души убедило его в правильности выбранного пути. Они были как удвоенный наряд полиции, находящийся на страже чистого языка и добропорядочных отношений в обществе. Тони развлекался, доводя их обоих до предынфарктного состояния. Жестоко, конечно, но нельзя не признать, что наблюдать за этим было иногда весело.

Несмотря на весьма посредственную внешность, она, в соответствии с тогдашними убеждениями, не пыталась себя приукрасить, избегая преклонения перед кукольным идеалом красоты. Это было незадолго до появления Мадонны, которая полностью изменила представления о том, как должна выглядеть женщина. В словаре Рут сексуальность и доступность были синонимами.

Рут особой сексуальностью не отличалась: среднего роста, волосы коротко, но неаккуратно подстрижены, в уголках глаз уже наметились морщинки, ноги коротковаты. Однако все ее недостатки искупала высокая грудь, которую она по обыкновению прятала под просторными черными свитерами или белыми рубашками навыпуск. Не скрою, я жаждал этих скрытых под одеждой шаров еще и потому, что переживал не лучший период в моих отношениях с женщинами, и чем дольше он продолжался, тем болезненнее становился, а женщины нутром чуют, когда мужчина неуверен в себе. Я и не мечтал, что мне что-нибудь обломится, но льстил себе, полагая, что, если такое вдруг случится, я окажусь на высоте.

Я вообще грешу завышенной самооценкой.

Я не сомневался, что Рут испытывала ко мне такую же неприязнь, как к Тони, а ее неприязнь к Тони можно было заметить невооруженным взглядом. Я, естественно, не слишком лез на рожон и, как всегда, старался приспособиться. Но мне казалось, что, если она так высоко ценила людей с определенной жизненной позицией, имеющих на все свою точку зрения, мой нейтралитет должен был вызывать презрение скорее, чем постоянные — и как я тогда считал, забавные — насмешки Тони над голубыми, над женщинами, над провинциалами, словом, над теми, кто был не из Шепердс-Буш, а точнее, хоть чем-то отличался от Тони. Я не мог похвастаться яркостью личности, а в ее системе координат это было равносильно смертному греху. Но что еще хуже, под ее влиянием я начал думать, что отсутствие собственного мнения — преступление. А у меня действительно не было готового мнения обо всем. Я зачастую подстраиваюсь под других. Но ведь все так делают, разве нет?

Кроме того, если говорить начистоту, я ревновал. До того, как появилась Рут, мы с Ноджем переживали период взаимной любви: как это бывает у приятелей, болеющих за одну футбольную команду и поглощающих пиво в неимоверных количествах. К тому же с ним я дружил так, как не мог бы дружить с Тони или Колином: один был слишком раздут, другой давно сдулся. А Нодж был в самый раз. Я понял это еще в школе. Мы были неразлучны, блевали в унитазы друг у друга дома, часами трепались по телефону, как девчонки.