Он думал о своей встрече с Советом врачей с неприятным чувством. Он каждый день благодарил судьбу за то, что ему, хотя и с огромными трудностями, удалось добиться желаемого и стать врачом с полной квалификацией, что было практически недостижимо для такого деревенского парнишки, как он. Он был невероятно горд тем, что его называли «доктором», что великий Кембриджский университет признал его заслуги и он получил лицензию Королевского колледжа.

Профессия помогла ему достичь определенного положения в обществе, среди его пациентов были молодые лорды королевского двора, богатые семьи из Сити, а также ремесленники, игроки и беднота Бэнксайда. Он мог запросто начать практиковать в каком-нибудь маленьком городке вроде Сэлисбери, но твердо решил добиться успеха в Лондоне и пока вполне преуспевал.

Саймон также гордился той широтой знаний и новыми идеями, которых нахватался в Италии, и считал своих английских коллег консервативными практически во всех отраслях медицины и астрологии. Вне сомнения, именно это и послужило основанием для обвинений его в некромантии, и, безусловно, некоторые члены будут рады сыграть на этой сплетне. Но за его уверенностью в собственных способностях и гордостью достигнутым положением все еще скрывался мальчишка, который провел двенадцать месяцев в грязной тюрьме за то, что нагрубил местному сквайру. Может быть, сэр Уолфорд пожаловался не только коронеру, но и Королевскому колледжу?

Он прибыл в Зал врачей примерно через пятнадцать минут, и слуга, сообщивший, что его ждут, провел его в палату Совета. Слуга постучал, открыл дверь, и Саймон предстал перед полным составом Совета в длинных мантиях, сидящих вдоль длинного полированного стола, на дальнем конце которого восседал президент.

— Вас снова пригласили сюда, доктор Форман, — сказал президент, — чтобы рассмотреть обвинение вас в грубом нарушении правил поведения. Вы можете сесть.

Саймон сел. Президент порылся в листах пергамента и продолжил:

— Доктора и надзиратели Королевского колледжа врачей, я напомню вам о предыдущих нарушениях, допущенных доктором Форманом.

— Он впервые был призван на наш суд за сочинение о еретике Парацельсе, тогда как наш колледж единодушно придерживается ортодоксальных взглядов Галена в области анатомии. Я верно излагаю, доктор Форман?

Саймон подтвердил, что это в самом деле так, и добавил, что колледж сейчас настолько отстал от времени, что его обогнала вся Европа, которая ныне цитирует Везалия в вопросах анатомии.

— Изучение Галена не способствовало прогрессу в искусстве врачевания, — добавил он.

Ничего удивительного, что ответом ему была самая холодная реакция президента, который продолжал, не удостоив замечание Саймона своим комментарием:

— Далее, господа, доктора Формана призывали сюда, чтобы он пояснил свой метод лечения тяжелых больных кашкой из ароматных роз в растворе полыни и затем отмечал прогресс при лечении этих больных с помощью астрономических альманахов. Те, кто присутствовал на том заседании, наверняка помнят, что доктор Уильям Джилберт, бывший тогда нашим президентом, устроил доктору Форману экзамен по принципам астрологии, в котором доктор показал себя крайне неадекватным. В результате на него наложили штраф в пять гиней.

— В третий раз, уже когда он каким-то образом заполучил признание и поддержку Кембриджского университета, — с презрительной ухмылкой продолжил президент, — он снова был проэкзаменован, на этот раз по физике, которой он якобы обучался у пресловутого доктора Кокса, и повторно по астрологии. Что касается последнего, то он оказался невеждой в том, что мы в нашей стране почитаем основополагающими принципами. На этот раз колледж наложил на него штраф в десять гиней. Поступали также предложения засадить его в тюрьму как шарлатана и, возможно, некроманта, но по непонятным причинам этому помешало прямое вмешательство государственного секретаря, покойного сэра Фрэнсиса Уолшинхэма. Вы желаете что-нибудь сказать, доктор Форман?

Присутствующие зашумели, когда Саймон встал.

— Я не знаю, господа, почему вы снова послали за мной. Но я могу по крайней мере высказаться по поводу предыдущих обвинений. Вы сочли меня виновным в этих трех случаях, потому что ваши методы и знания устарели. — В ответ послышались гневные возгласы. — Пожалуйста, выслушайте меня, джентльмены, хотя я не сомневаюсь, что вам не терпится обвинить меня в каком-то другом, неизвестном мне деянии. Во мне вам не нравится не противопоставление Галена Парацельсу или не тот метод астрологии, который я предпочитаю, — вся беда в том, что мы с вами расходимся по основным принципам медицины. Например, я против непрерывного кровопускания, которое, по моему разумению, только ослабляет пациента, равно как я считаю невозможным следить за течением болезни, разглядывая бутылки с мочой.

Президент с трудом утихомирил разбушевавшихся слушателей.

— Доктор Форман, — в гневе произнес он, — вряд ли вы помогли себе в отношении последней жалобы. — Он взял лист, который показал собравшимся. — Здесь сообщается, что вы вмешиваетесь в дела других людей недостойным для врача способом. Здесь у меня жалоба сэра Уолфорда Барнеса, известного купца, в которой он сообщает, что сначала вы предположили, что горничная его дочери была преднамеренно убита, а затем позволили себе поехать в деревню, нарушили границы его собственности, сплетничали в местной таверне и завершили ваши деяния допросом одного из слуг по поводу смерти девушки. Мы ждем ваших объяснений.

Значит, вот в чем дело. Сэр Уолфорд и в самом деле не терял времени даром. Вряд ли он это сам придумал, решил Саймон. Опять же, вряд ли это работа Оливии или ее недоумка-мужа. Скорее всего, инициатором всех этих жалоб выступил Фрэнсис Даун.

— Мы ждем, доктор Форман, — повторил президент.

— Не сомневаюсь, меня заклеймят, прежде чем я открою рот, — сказал Саймон. — Так что я постараюсь быть кратким. Мертвую девушку, которую выловили из реки, совершенно случайно принесли в мой дом. Я узнал в ней пациентку, которая обращалась ко мне примерно четырьмя месяцами ранее. Осмотр убедительно показал, что она беременна и что до того, как утонуть, была связана. Это я и сообщил на следствии, хотя вызвал, как мне показалось, недовольство коронера, которому приговор насчет преднамеренного убийства пришелся явно не по душе. Через несколько дней я попал в деревню, Стратфорд-Сен-Энн, где я задержался на ночь, чтобы с утра отправиться по делам в Ипсвич. Опять совершенно случайно, — соврал он, — я узнал, что эта самая девушка будет похоронена здесь, в деревне, на следующий день. Кстати, сплетничал в таверне не я, а мой слуга. Как вы догадываетесь, там только и говорили, что об этой трагедии. Я же отправился спать.

— Похороны девушки состоялись, как раз когда мы собрались тронуться в путь, и священник, доктор Джеймс Филд, узнав, что я врач и нахожусь в данное время в деревне, послал за мной и задал много вопросов, касающихся симптомов утопления, на которые я, как мог, ответил. Он опасался, что девушка совершила самоубийство и потому не может быть похоронена на церковной земле. От него я узнал, где живут родители бедной девушки, и забежал к ним, чтобы выразить свои соболезнования. Я не считаю, что таким образом мог нарушить неприкосновенность владений сэра Уолфорда. Это все, джентльмены. Я теряюсь в догадках, где здесь повод для жалобы.