— Из вышесказанного получается, что мужчина должен ощущать себя соперником отца. То есть искать себе женщину, как его мать, выбранную когда-то отцом. И даже лучше, чтобы отца победить, так сказать. А вообще, получается, что мужчина бессознательно желает выспаться со своей матерью?

— Ну, я этого не сказал… Болезненное, конечно, получается видение. Но в смысле психики, бессознательно, может, в этом что-то есть. Когда невестка очень уж хороша собой, мать, то есть ее свекровь, всегда с ней ругается… Мужчина, конечно, не думает, не сидит специально и не высчитывает — а выберу-ка я себе кого-нибудь получше моей матери в молодости, чтобы отца таким образом победить! Отомщу, мол, папаше! Не думают так…

— Ну, разумеется — времени нет!

— Во! Точно! (хохочет). Жизнь получается бегом за мечтой. Может, она и не существует. Даже в виде комфорта. Все равно я знаю, что есть люди, уже имеющие все, к чему я стремлюсь. А они знают, что у других тоже есть еще больше… Так вот и стремимся… Это как белка в колесе получается. Бег на месте, в каком-то смысле. А иногда я думаю, что жизнь вовсе и не жизнь у меня, а переваривание пищи на дерьмо… может, лучше быть безработным, получать пособие и… что? Все равно получается, цель жизни — потреблять!

И мы стали потреблять с Господином О! Он включил электрокофейник, а мы тем временем съели мороженое, хранящееся в морозильной камере. Затем мы посмотрели программу, записанную на кассету во время нашей беседы. Ах, жаль мы не могли одновременно слушать и новую пластинку! Но Господин О переписал ее мне — без звука, — и я смогла потребить ее, вернувшись домой!

1994 г., Париж

"Какая растрата человеческого материала!" — хотелось воскликнуть женщине, сидящей в кафе-аквариуме, глядя на улицу Старых Тамплиеров. И будто угадав ее мысли, кто-то бросил монетку в джюк-бокс, выбрав песню "I need a man"! А на улице променировали мужчины: красивые, высокие, загорелые… У женщины между ног что-то "квакнуло", и она написала в тетрадочке: "Вруны" — и стала составлять список.

Всю свою жизнь Рок Хаддсон заставлял страдать по себе и своему "мужеству" тысячи поклонниц. И вот он умер от СПИДа, и оплакивал потерю любимого… друг-любовник, белокурый бестий-ангел! А певец с причесочкой знаменитого персонажа коммиксов Тан-Тана, из бывших групп "Бронский Бит", "Коммадорс" и так далее, поющий сегодня: "Посмотри на меня, я мужчина! Неужели ты не видишь, кто я?!" Сам-то он, неужели серьезно?! Потому что видно и без глядения! Битники, совершившие революцию в ханжеской литературе… все пэдэ! Керуак, правда, нет, но ведь он был таким алкашом, что ему и вовсе не до этого было… А как права оказалась бывшая премьер-министр Франции, мадам Крессон, обозвав англичан педерастами! Любименький Оскар Уайльд! Фреди Меркури! Энтони Перкинс! Да и про японцев она могла вполне добавить, что, помимо "муравьев", они тоже… Мисима! Его "Испытание розами" (фотоальбом Хосое) наглядно демонстрирует… фаллические аспекты роз! И обманщик Чукоккала, рассказывающий о Уитмене… Воспеватель дружбы! Известно какой! А раз Корнейчук говорит неправду о Уитмене — каким тиражом эта запись была сделана "Мелодией"? — то где гарантия, что о других — достоверно? А греки великолепные?! Все! Все! Все! Об этом, правда, ничегошеньки не сказано в книжке "Молодой гвардии" — "Русская гимназия. Мифы в искусстве старом и новом", репринт 1900 года. В древней Греции педерастия — в центре формации граждан!

Садомизация мальчика являла собой часть натурального процесса взросления, превращения в мужчину. Взрослый мужчина всегда любовник, а мальчик возлюбленный. Это просто настоящий ритуал инициации. Отношения эти узаконены как юридически, так и социально, если остаются в установленных рамках. То есть с 18 лет юноша должен отвечать стандартам мужчины, исполняя активную сексуальную роль. Либо с женщинами, либо с мальчиками. Поэтому неправильно заключение Мишеля Фуко (скончался от СПИДа в 1984 году), что греческая сексуальная этика есть выражение индивидуального морального кодекса, "правило меры, контроля себя, которое каждый устанавливает свободно и автономно". (Сам Фуко тоже, естественно, был…) Ничего подобного! Пассивность после 18 лет у греков осуждается. Невозможно себе представить, как отношения мужчины-женщины могли не быть затронуты этим менталитетом, где добродетель, то есть благо, измеряется только мужественностью! Потому что гетеросексуальные отношения являлись лишь инструментом для репродукции. Греки запирают своих женщин по домам! И лишают их цивильной жизни, в то время как римляне оставляют женщине важную роль в формации будущих граждан. Еще более требовательный, чем Греция, презирающий "мягкотелость", то есть проявление слабости, Рим республиканский возводит сексуальность в государственного значения дело. (И даже до прихода христианской морали можно сказать, что языческая этика уже уступает место браку и репродукции.) Римлянин воспитывался для семьи и государства. Сексуальная этика римлян куда менее усложнена и рафинирована — римский самец обладает менталитетом насильника. Никакой образовательной роли в педерастии не признается, потому как подросток обязательно должен был бы исполнять пассивную роль, а этого римляне и представить себе не могли. "Мальчик — это мужчина, набирающий силу, и как таковой никогда не должен преклоняться". Тем более подростковость длится всего до четырнадцати лет, и с этого момента мальчики считаются мужчинами и гомосексуальные отношения позволительны только с рабами или проститутками. А любить раба было бы абсолютным нонсенсом.

Но поэтому знатоки греческой культуры и считали всегда, что "прикосновение Рима" было губительным для Греции и Египта, Сирии и Малой Азии. Первый римский энциклопедист, основатель публичных библиотек, Варрон, "источник неиссякаемого света" для самого Виргилия, недаром замечает, что в течение 170 лет у Рима не было даже статуй! С другой стороны, отношение греков к этим самым статуям очень странно: да, они могли "бросить" нечто, вроде "Кто не видел Зевса Фидия на Олимпе, зря жил!" — но и добавить, что "такие, как Фидий (то есть скульпторы), не достойны быть гражданами!" (Ханна Аренд в "Кризисе культуры"). Собственно, это и понятно — величие отдается не исполнителю, а персонажу, за его собственное величие. Потому что самая большая угроза существованию завершенных произведений искусства рождается из менталитета тех, кто их создает. А произведения искусства должны существовать всегда, быть бессмертными! В этом и заключается какое-то бесстрастное и имперсональное отношение к искусству.

Оскар Уайльд, сам, разумеется, обожавший греков, объясняя завуалированную любовь Шекспира к мальчику-актеру в его сонетах, говорит: "Ренессанс принес в себе соперника платонизму. Платон, как и все греки, признавал две любви: сенсуальную, "играющую" в женщине; такая любовь интеллектуально стерильна, потому что женщина, обладая качествами воспринимающими, как получатель, все берет и ничего не дает, за исключением природных возможностей (биологиче-ских). Интеллектуальная же любовь или романтическая дружба эллинов, которая удивляет нас сегодня, рассматривалась как спиритически плодотворная, стимулирующая мысль и благо, виртуозность, в понимании древних, разумеется…" И поэтому "рафинированность греческой культуры приходит к нам именно через этот романтический (идеальный) медиум бесстрастной дружбы", выражающейся в привязанности между мужчиной и юношей. То есть сам великий Платон любил юношей, а до взросления, по всей вероятности, был любим мужчиной… Сократом? Недаром его и обвинили в коррупции молодежи! Шуточки, конечно. В коррупции не в сексуальном смысле, разумеется, раз все они любили юношей… Правда, в XIX веке ценители античной Греции "прощали" Платону любовь к юношам на основании того, что современный читатель якобы легко перенесет сегодня ту любовь в любовь к женщине, да и сам Платон, уверяли они, живи он в современном мире, совершил бы эту транспозицию. Но этого не скажешь об Оскаре Уайльде. Он даже в лицемерной Англии XIX столетия осознал, что именно "согласие с самим собой" (принцип Сократа, сформулированный Платоном), а для Уайльда признание своих сексуальных предпочтений), и освободило его искусство, и дало возможность расцвету в нем критических способностей. Человек "может совершить грех против общества и тем не менее именно через этот грех осознать свое собственное отличие" (в качественном смысле).