Деборе было больно и обидно. Но теперь она по крайней мере знала, что о ее проступке им известно.

И все равно сдаваться без боя она не намерена.

— Мой отец мне сказал, что я здесь закончу образование, — как можно вежливее возразила она.

— Образование — понятие растяжимое, — ответил ребе Шифман. — Твой отец попросил меня… как бы это сказать…

— Наставить меня на путь истинный? — подсказала Дебора.

Ребе кивнул:

— Да, что-то в этом духе. Он разрешил мне обращаться с тобой, как со своей собственной дочерью. И можешь мне поверить, как только Ривке исполнится шестнадцать, она пулей вылетит замуж. Это предотвратит любой цорес и шкандаль.

«Неприятности и скандал, — подумала Дебора. — Что они себе про меня насочиняли?»

— Хорошо. Если я не буду ходить в школу, чем мне тогда заниматься? — спросила она, хотя уже смутно догадывалась, и от этого ей делалось нехорошо.

— Ответь мне, дитя, — отозвался ребе Шифман, — ты когда-нибудь занималась домашними делами? Здесь ведь тебе не «Хилтон»! Тебе не кажется, что моей жене помощь не помешает?

До этого момента Дебора чувствовала растерянность, замешательство и разбитость от разницы во времени. Сейчас в ней вспыхнуло возмущение.

— Я рассчитывала на другие занятия, ребе Шифман, — твердо заявила она.

Ребе поднял одну бровь, смерил ее долгим взглядом и с расстановкой произнес:

— Послушай меня, мадам Луриа, в этом доме распоряжаюсь я. Как я сказал, так и будет!

С упавшим сердцем Дебора сидела за столом под перекрестными взглядами хозяев дома.

— И что теперь? — спросила она.

— Теперь мы будем мыть посуду, — ответила Лия.

Вот и все.

Последовавшие за тем дни и ночи были окрашены для Деборы в одинаковый серый цвет. Занятно, но единственным ярким пятном в этом унынии был не сам шабат — ибо, хотя ей и разрешалось ходить в синагогу, в вечерний класс ребе Шифмана она не допускалась, — а те три часа утром по пятницам, которые они с Лией проводили на рынке — шумном, бурлящем уличном базаре рядом с улицей Яффе[17], который назывался Махане Иегуда.

Ее глаза, подернутые печалью, вспыхивали при виде горой наваленных апельсинов, этих маленьких копий слепящего солнца. Здесь даже флегматичная Лия пробуждалась к жизни и затевала веселый торг с продавцами деликатесов, которые ее семейство могло себе позволить только по особым случаям. Шабат был одним из них.

Этот маленький глоток свободы вызывал у Деборы тоску по чему-то большему. Ее коробило уже то, что улица, давшая кварталу Меа-Шеарим свое название[18]вела только в одну сторону — внутрь.

Именно здесь, на этом пятничном базаре, в один яркий апрельский день ей вдруг показалось, что она бредит. В каких-то десяти шагах от нее стояла девушка примерно ее возраста с шейтелем на голове, но довольно симпатичная. Она протягивала свертки с покупками высокому, спортивному, рыжеволосому мужчине в ермолке.

Он увидел ее и окликнул:

— Дебора! Дебора Луриа! Неужто ты?

Она приветственно помахала, а Лия немедленно развернулась и недоверчиво спросила:

— Что происходит? Ты его знаешь?

— Да. Это Ашер Каплан.

— Впервые слышу, — нахмурилась Лия. — Он не из наших.

— Он из Чикаго, — принялась объяснять Дебора.

Ашер подошел.

— Привет! — Он улыбался. — Мир тесен, да?

— Да, — согласилась она и подумала: «Если бы ты знал, Ашер, насколько этот мир расширился сию минуту!»

— Что ты тут делаешь? — спросил он.

— Живу у друзей. — Она поспешила представить Лию: — Это ребецин Шифман. Мы живем в Меа-Шеариме.

— «Мы»? Ты замужем за ее сыном?

— Что вы такое говорите? — возмутилась Лия. — Мой старший мальчик еще даже не совершеннолетний.

Ей не понравился этот наглый американец. Да, на нем была кипа, но одновременно — футболка с надписью «Кока-Кола», правда, на иврите.

— А ты что здесь делаешь, Ашер?

— У нас медовый месяц, — ответил он, смутившись.

Стараясь придать своему голосу бодрости, Дебора сказала:

— Мазл тов!

— Спасибо, — поблагодарил Ашер. — Так ты, наверное, учишься в университете? Я помню, у тебя были большие научные планы. Здесь на горе Скопус[19]обучение поставлено прекрасно. У Ханны отец — профессор медицинского факультета.

Только сейчас к ним подошла его молодая жена. Традиционный парик не скрывал ее привлекательности. Загорелая, с блестящими карими глазами.

— Опять друзья, Ашер? — засмеялась она. Повернувшись к женщинам, она объяснила: — Мы здесь всего три дня, а он уже повстречал сотни две своих знакомых.

— Будет тебе, Ханна! Я же не виноват, что у отца из прихода многие сюда эмигрировали.

Вдруг Лию осенило.

— Вы имеете в виду того самого рава Каплана из Чикаго?

— Да! — гордо ответила Ханна.

Ашер со смущенной улыбкой повернулся к Деборе:

— Теперь видишь, почему я хочу стать врачом? По крайней мере, пациенты не будут первым делом интересоваться, не сын ли я раввина Каплана. Но ты мне еще не рассказала, чем ты здесь занимаешься.

Дебора нервно оглянулась на Лию.

— Понимаешь, мой отец захотел, чтобы я… как сказать… немного пожила в Святом городе.

Ашер повернулся к миссис Шифман и вежливо спросил:

— Вы разрешите, мы пригласим Дебору отобедать в субботу с нашей семьей в «Царе Давиде»? Ханна с мамой смогут ее развлечь. Это будет в рамках шабата.

Дебора с мольбой смотрела на Лию.

— Ну, что ж, если и ваша теща будет, думаю, муж не станет возражать. Но все же будет лучше, если вы сегодня позвоните. Только до шабата!

— Отлично, — сказал Ашер. И опять повернулся к Деборе: — Будем ждать!

Встреча оживила Лию больше обычного. Когда, нагруженные покупками, они проходили мимо площади Хашерут, она спросила:

— Откуда ты этого парня знаешь?

— Мой отец хотел выдать меня за него замуж, — безучастно ответила Дебора.

— И что помешало? — удивилась Лия.

— Я отказалась.