class="p1">— Что ж это такое? — словно подражая жене, всплеснул руками Александр Петрович. — Что ж делать-то? Он же никому покоя своим лаем не даст.

Между тем, лай и скулеж не прекращались ни на секунду. Собака, будто с ума сошла. Александр Петрович слышал шорох, издаваемый Шариком, пытавшимся лапами открыть входную дверь.

— Упрямец, — пробормотал старик, возвращаясь к двери и вставляя ключ в замочную скважину. — Не брать же тебя с собой.

Едва дверь приоткрылась, Шарик выскочил из квартиры и забегал по предбаннику, оглашая окрестности звонким лаем.

— Ну, перестань уже, перестань, — Александр Петрович положил руку на голову собаке, пытаясь ее успокоить. — Горе ты мое четвероногое. Что мне делать-то с тобой?

Собака уткнулась мордой старику в ноги и заскулила. Хвост поджался, уши опали.

— Ладно, возьму тебя с собой, — сказал Александр Петрович. — Глупо-то как получается. Даже не представляю, что из этой затеи выйдет. Но если не хочешь оставаться, я тебя заставлять не буду. Да и мне может, как-то веселей будет.

Старик вернулся в квартиру и взял поводок, затем вышел в предбанник и закрыл дверь.

— Идем, дружок, — сказал он, повернувшись к собаке. — Мы с тобой, два старика, на старости лет сошедших с ума. Два безумца, которые не хотят доживать свой век в четырех стенах. Может так оно и лучше. Кто его знает?

Старик улыбнулся и двинулся к лестничной площадке. За ним, виляя хвостом, устремился и Шарик.

Глава 8

Мобильник

Александр Петрович вышел из дома и надел поводок на Шарика.

— Ты посмотри, как красиво-то вокруг, Шарик, — сказал старик, окидывая взглядом двор, сплошь покрытый белым одеялом зимы. — Это тебе не искусственная красота. Это природа.

Если бы кто-то находился в этот миг рядом со стариком, то услышал бы в голосе старика восхищение и даже некое почтение к природе. Но рядом никого, кроме собаки не было, никто не видел и не слышал того восторга, с которым Александр Петрович смотрел на мир вокруг него.

Но Шарика природа, казалось, волновала постольку-поскольку. Сейчас его занимали совсем другие мысли. Он подбежал к лавочке и принялся ее обнюхивать, затем, удовлетворившись учуянным, поднял ногу и выразил свое отношение к красоте лавочке. Наверное, собака была права. Красота старой лавочки ни шла ни в какое сравнение с красотой природы, которой продолжал любоваться старик.

В воздухе чувствовался небольшой морозец. Александр Петрович вытащил из кармана пальто перчатки и надел их.

— Идем, Шарик, — старик посмотрел на собаку. — Идем, нам надо продать телефон.

Александр Петрович двинулся через двор к арке между домами. Собака потрусила за ним. Старик с собакой прошли сквозь арку и вышли к проезжей части. Александр Петрович остановился у дороги и окинул ее взглядом: десятки машин проносились перед глазами, десятки людей сидели в салонах машин, и у каждого была своя судьба.

— Это ж как удивительно, — пробормотал Александр Петрович, разглядывая лица людей в машинах. — Сколько людей, сколько уникальных жизней, но почему-то у многих из этих людей один и тот же жизненный сценарий. Мы рождаемся, вырастаем, женимся или выходим замуж, растим детей, внуков, кому повезет то и правнуков, и умираем.

Александр Петрович поднял руку и снял перчатку.

— Если мы все разные, уникальные, отпечатки пальцев даже говорят разные у всех, так почему же у нас у всех одинаковая жизнь? Может программа какая внутри нас? Я вот ее выполнил, получается могу теперь спокойно себе умирать с чувством удовлетворения от прожитой жизни. Но, — Александр Петрович посмотрел на поток машин перед глазами, на прохожих, на парочку синичек, приютившихся на дереве, возле которого стоял, — но почему я не чувствую этого удовлетворения? Словно червь в груди гложет. Такое чувство, как будто что-то забыл сделать. Что-то более важное, чем все остальное в жизни. Как та вишенка, сначала надо было подумать о себе, о том, что хочет мое сердце. Звучит эгоистично. Но сердце-то не эгоистично. Оно заботится не о себе, а о других. Ведь, если так подумать, когда мы делаем то, что хочет наше сердце, это отражается не только на нас, а и на других и даже всем мире. Вот если взять меня. Мое сердце хочет, чтобы я поделился знаниями с другими. Где здесь эгоизм? Нет его. Если бы я это делал с корыстью, другое дело, но у меня нет корысти, значит, нет и эгоизма. Да, все правильно наши сердца не эгоистичны и не корыстны. Все это от лукавого, а если сердце — бог, то лукавый — разум. Вот оно что!

Александр Петрович рассмеялся. Шарик отвлекся от куста, который увлеченно обнюхивал, и взглянул на старика. Что-то похожее на выражение удивления появилось на морде собаки. Но заметив, что старик всего лишь издает какие-то непонятные звуки, заставлявшие его тело сотрясаться, Шарик вернулся к прерванному занятию. Но Александр Петрович не обращал внимания на собаку, взгляд его устремился вверх, к тучам, скидывающим на землю белые хлопья мерзлой воды.

— Вот из-за этого-то лукавого и страдает человек, — сказал старик. — Это ж если разобраться, то и войны, и преступления всякие, и семья распадается, — все из-за нашего разума. Гордыня, зависть, эгоизм, корысть, — все это слуги разума. Человек становится злым не потому, что у него сердце злое, а потому что его разум злой. Если бы человек слушал чаще свое сердце, мы бы не знали, что такое война, голод, вырубка леса, загрязнения рек. Мое сердце хочет мира, хочет любить и помогать, заботиться и познавать этот удивительный мир. Чувствую, что и другие люди этого хотят, но, — Александр Петрович вздохнул, — мы-то хомо сапиенсы, разумные, в этом-то и наша беда. Мы слишком полагаемся во всем на разум, мы превозносим его, поклоняемся ему. Но это не так уж и плохо, если мы умеем им управлять, но, — старик почувствовал, как дрогнуло сердце, — мы не умеем этого делать. Не человек управляет разумом, а разум управляет человеком. Беда, в этом и вся беда. Если бы человек научился быть не рабом, а хозяином своего разума, у него и жизнь другая была бы, по крайней мере, он мог бы на это рассчитывать. Моя жизнь тому подтверждение. Если бы я раньше жил сердцем и управлял разумом, может и не было бы той неудовлетворенности от жизни, которая владеет мной сегодня.

Тихий вздох вырвался из груди старика, плечи его поникли, голова опустилась.

— Идем, Шарик, — старик дернул за поводок и побрел вдоль дороги. Собака оставила в покое очередной