Два торговых морячка, «дошедшие» до определённой кондиции, во весь голос, обсуждали свои флотские проблемы. Они уже подзывали официанта, собираясь «отчаливать».

Немолодой, но ещё крепкий, как гриб-боровик мужчина, одетый в несгибаемый брезентовый дождевик, хмельными глазами приветливо на меня поглядывал. Похоже, желал пообщаться, но, не решался заговорить первым. От него пахло лесом. Чокнувшись пивными кружками я представился, разговорились… Михалыч, как звали моего случайного собутыльника, работал в лесничестве, под Холмском.

— Давай к нам, — заявил лесник, как только я рассказал ему о сложностях с билетом на паром.

— Или вот что: съезди лучше в Семиречье. Недалече, на автобусе… У нас тут жить негде, а там с этим делом попроще. В Семиречье лесничим — Тимофей, хороший мужик. Мой кореш, между прочим. Тимофей тебя возьмёт… Вон ты какой здоровый и видно, что не сидел, — соблазнял новый знакомый.

— Скоро начнёт подмораживать, а лесопосадки не окончены. Людей нет, лесники сами за мотыги берутся. Кому охота без премии оставаться? И койку дадут…

Михалыч, увлёкшись перспективой помочь хорошему человеку, воодушевился и в очередной раз потянулся к моим папиросам.

— Пару недель поработаешь, лишняя копейка кому помешает? И очередь на паром подоспеет.

Пришлось сходить в магазин и выпить ещё, за знакомство. Михалыч «поплыл». Стал изливать душу, что «болело». А волновали его больше всего на свете семейные неурядицы внука Юрки.

— Я Тамарке говорю, — перегнувшись через залитую пивом мраморную столешницу жарко дышал мне в лицо Михалыч, — терпи…

— Баба, она терпением крепка. А она мне, дескать, Юрка твой — пьянь подзаборная и, как мужик, ни на что не годен… Дура, говорю, — волос долог, а ум — короток!.. Ты приласкай мужика-то, похвали, язык, чай, не отвалится… Знаешь, как старики говорят: «Похвали меня, глупая, — разорву тебя „до вуха“. Эх»… — махал горестно рукой в конец захмелевший лесник.

Воспользовавшись паузой в словоизлиянии Михалыча, я сердечно с ним попрощался и поспешил на автовокзал. Уже часа через полтора расспрашивал случайно попавшегося мне на пути жителя Семиречья о том, как найти лесничество.

* * *

Контору лесничества трудно было не заметить. Сложенное, из ещё не потемневшего от времени бруса, одноэтажное, с пятью окнами по фасаду, здание возвышалось на крутом берегу Лютюги, на опушке леса. На плоской вершине заросшей ельником сопки — самом высоком месте посёлка. Чуть на отшибе. Именно здесь речка разделяется на семь рукавов, по берегам которых расстроился посёлок.

Вокруг, сколько видел глаз, возвышались поросшие побагровевшим от ночных заморозков лесом и всё ещё зелёным Курильским бамбуком сопки. Стремительно несся вниз, говорливо журча, пенный поток. Насыщенный хвойным запахом, по-осеннему прозрачный воздух хотелось пить. Замерев в предзакатной истоме, природа готовилась к отдыху.

«Остаюсь. Гвоздями никто меня к месту не прибьёт, не понравится — уеду».

Тимофей с семьёй жили в казённой квартире, при лесничестве. Он в это предвечернее время находился дома и вышел на крылечко, что-то дожёвывая, прямо от стола — загорелый, чуть за тридцать, остролицый, невысокий и поджарый. Выслушав меня, кивнул:

— Временно на лесопосадки до конца сезона. Работа сдельная, — вопросительно посмотрел на меня и, заметив в глазах согласие, пошёл со двора, жестом приглашая за собой.

— Как зовут-то?.. Михаил?.. Из Ленинграда?.. А к нам как?

Обогнув здание конторы, подвёл меня лесничий к маленькому домику, скорее времянке.

— Жить будете с Володей, места хватит, — толкнул незапертую дверь Тимофей и зашёл в помещение первым.

Я протиснулся следом, чувствительно приложившись головой о низкую притолоку.

Сразу за порогом — небольшая мастерская, наскоро приспособленная для проживания. По бревенчатым стенам развешаны упряжь, березовые веники, коромысла, верёвки, плотницкие инструменты и рабочая одежда. Стол, электроплитка, рукомойник, две железные с панцирной сеткой кровати, застеленные серыми байковыми одеялами. В помещении пахло берёзовым листом, табачным дымом и чуть портянками.

— Располагайся, — лесничий указал на дальнюю от стола койку и покосился на мой рюкзак.

— Предпочитаю путешествовать налегке, — сыронизировал я.

Тимофей чуть заметно улыбнулся.

— Отдыхай, Володя с ребятами в тайге, скоро будут. Я ещё зайду…

Я огляделся — жить можно.

Вскоре за окном послышался заливистый собачий лай. Выйдя из времянки, я удивлённо оглянулся по сторонам, пытаясь разглядеть местного цербера. Собаки нигде не было видно.

Во двор лесничества въезжал «Урал» с коляской. Развернувшись, мотоциклист заглушил двигатель, вынул ключ зажигания и снял мотоциклетный шлем. И, вдруг, неожиданно, подняв к темнеющему небу весёлое курносое лицо, залаял. Тонко, заливисто и удивительно похоже. Тут же откликнулись соседские псы. Один, другой, третий; лай волной заполнил посёлок, разлился вширь, перетёк на другой берег реки.

Собачья разноголосица, то ли почуяв подвох, то ли посчитав, что долг выполнен, вскоре затихла. Мотоциклист, очень довольный собой, спрыгнул с седла и, раскинув широко в стороны руки, сладко потянулся. В последствие я узнал, что Семён — так звали управляющего мотоциклом лесника — всегда оповещал о своём прибытии столь необычным способом; в имитации лая он достиг небывалых успехов и очень этим гордился.

В горах звук разносится далеко. Засаживая отдалённые сопки ёлочкой, мы с Володей будем узнавать по этим позывным о подъезжающем леснике задолго до появления мотоцикла на дороге. С удовольствием распрямив усталые спины и побросав опостылевшие мотыги, станем спускаться вниз к палатке, встречать Семёна.

Семен — могучий пятидесятилетний сибиряк, неторопливый, с лицом равнодушным и, на первый взгляд, сонным. Но за его показным равнодушием угадывалась готовность к мгновенному действию, как граната с выдернутой чекой, которая не взрывается лишь потому, что ещё — не время. В своё время Сеня служил в каком-то армейском спецподразделении и демобилизовался в звании майора. О службе рассказывать не любил:

— Читайте книжки, там интереснее. Война — это пот, грязь и кровь. И никакой романтики.

Второй пассажир, неторопливо выбирающийся из мотоциклетной коляски, было видно, что пожил, хотя и был не намного старше Семёна. Его я сразу для себя называл «капитаном». Невысокий, круглый как мячик, седой, с красным, как будто обваренным кипятком лицом, носом картошкой, тускло-бутылочного цвета глазами и прокуренными седыми усами. Володя последние лет двадцать проработал механиком на рыболовецких судах Невельского Управления тралового флота и оказался на берегу, как он сам считал, временно, по недоразумению.

Оба лесника были в приподнятом настроении, немного навеселе, смеялись и балагурили.

Подошедший к нам лесничий представил меня. Всей компанией, зайдя во времянку, расселись, кто где. Какое-то время помолчали. Когда пауза несколько затянулась, я предложил отметить встречу.