– В чем дело? Чего ты боишься? Меня? – усмехнулся саркастически и добавил: – Не смотри на меня так. Точно ягненок на мясника.

Я пыталась что-то ответить, но голос не повиновался.

– Успокойся, – сказал он. – Не бойся. Тебя вот-вот удар хватит. Я тебя не трону. Я не животное!

Туго натянутые мышцы слегка расслабились. Освободилось спертое дыхание. Но тут мужчина поднялся, и мое тело само собой непроизвольно скорчилось, я снова вжалась в угол.

– Послушай, девонька, у меня есть еще дела. Нужно с друзьями повидаться. Я пойду. Переоденься в удобную одежду и ложись спать. Обещаю – я не прикоснусь к тебе этой ночью. Честью клянусь.

Он взял ботинки, поднял руки, словно сдаваясь в плен, и повторил:

– Видишь? Я ухожу.

Входная дверь захлопнулась. Я обвисла, как тряпка, сползла на пол. Измучилась так, что ноги уже не держали вес моего тела. Как будто гору на плечах несла. И так я сидела, пока не выровнялось дыхание. Смотрела на свое отражение в зеркале на туалетном столике. Отражение расплывалось, искажалось. Неужто это и вправду я? С растрепанных волос криво свисает идиотская вуаль, лицо под размытыми остатками до нелепости густого грима смертельно бледно. Я сорвала с головы вуаль. Попыталась расстегнуть пуговицы на спине. Ничего не получилось. Дергала за ворот, пока пуговицы сами не посыпались. Мне хотелось содрать с себя это платье, избавиться от всех знаков нелепого брака.

Я огляделась по сторонам в поисках нормальной одежды. На кровати расстелена ярко-красная ночная рубашка, вся в складочках и кружевах, по вкусу госпожи Парвин. Мой чемодан стоял в углу. Большой и тяжелый. Еле-еле я выдвинул а его и открыла. Там нашлись мои домашние платья, одно из них я надела и вышла из спальни. Где тут ванная? Я нажимала на все выключатели и открывала все двери, пока не отыскала. Вошла, сунула голову под кран, несколько раз вымыла лицо с мылом. На краю раковины лежал набор для бритья – чужая вещь. Бритва, я только на нее и глядела. Да, единственный выход для меня. Освободиться. Пусть найдут мой труп здесь, на полу. Первым, конечно, наткнется на него этот чужой мужчина. Испугается, но горевать не станет. А когда матушка узнает, что я умерла, она будет плакать и рыдать, она вспомнит, как тащила меня за волосы из-под кровати, как я просила ее и молила, вспомнит – и будет страдать. В сердце я почувствовала холодок предвкушения и стала воображать дальше. Как поведет себя отец? Обопрется рукой о стену, головой уткнется в сгиб локтя и заплачет. Он вспомнит, как я его любила, как рвалась учиться, как не хотела замуж, его будет терзать мысль о том, сколь жестоко он обошелся со мной и, может быть, он даже расхворается с горя. Я заметила, что мое отражение в зеркале усмехается. Месть сладка!

А что же остальные? Саид! О, Саид придет в ужас. Будет плакать, вопить, проклинать себя. Почему же он не вернулся вовремя просить моей руки? Почему не похитил меня, не помог мне бежать? До конца жизни он будет страдать, горюя обо мне. Я вовсе не желала ему столько мучений, но в конце концов сам виноват. Взял и пропал куда-то. Почему не попытался спасти меня?

Ахмад!.. Этот не заплачет, но и он почувствует свою вину. Когда он услышит страшную весть, он будет ошеломлен. Ему станет стыдно. Потом он побежит к госпоже Парвин и будет пить у нее целую неделю, и по утрам, и по вечерам. Но с этого времени свои пьяные ночи он будет проводить под моим упрекающим взором. Уж его-то мой дух никогда не оставит с миром.

Брат Махмуд покачает головой и скажет: “Злосчастная девчонка, грех на грех, а теперь она горит в адском пламени”. Себя он винить нисколечко не станет, но все же прочтет несколько сур из Корана, помянет меня в пятничной молитве, гордясь собой, какой он снисходительный брат: хоть я и была скверной, он просит Аллаха помиловать меня и своими молитвами облегчает тяжесть моего греха и наказания.

Как насчет Али? Что он будет делать? Быть может, опечалится, притихнет ненадолго, но едва соседские ребята окликнут, он побежит к ним играть и все забудет. И только бедная маленькая Фаати будет плакать по мне, хотя она ни в чем не виновата. Она будет горевать, как я горевала после смерти Зари, и ее ждет та же судьба, что постигла меня. А меня, старшей сестры, не будет рядом. Так и будет расти одна, без подруг. Зато госпожа Парвин оценит мою отвагу, ведь я предпочла смерть недостойной жизни. И она пожалеет, что сама не поступила так же и предала свою великую любовь. До Парванэ весть о моей смерти дойдет не скоро. Она будет плакать, всюду в своей комнате разложит мои подарочки и вечно будет печалиться. Ах, Парванэ! Как мне тебя недостает!

И я сама заплакала. Фантазии мои померкли. Я взяла бритву, прикоснулась лезвием к руке. Не очень-то острое, придется надавить изо всех сил. Но сил не было, только страх. Где же моя ненависть, гнев и безнадежность? Я старалась напомнить себе о том, как Ахмад порезал Саида. Я скомандовала: “Раз, два, три” – и прижала лезвие к запястью. Руку словно огнем ожгло, и я выронила бритву. Хлынула кровь. Довольная собой, я сказала: “Хорошо, с одним справилась. А как теперь перерезать второе запястье?” Порез так горел, что я не могла удержать бритву в этой руке. “Не важно, – сказала я. – Значит, уйдет больше времени, но в конце концов вся кровь вытечет и из одного запястья”.

И я вновь погрузилась в свои фантазии. Потом жжение в руке утихло, я глянула – а кровь уже не течет. Я сдавила запястье, застонала от мучительной боли – удалось выцедить в раковину несколько капель, но кровотечение прекратилось. Ничего не помогало: рана была недостаточно глубока. Вену я не затронула. Я снова взялась за бритву. Порез на руке дергало болью – неужели придется снова по тому же месту? Нет ли способа поприятнее, без боли и кровопролития?

Разум уже искал пути отступления. Я вспомнила, как мы с матерью ходили на чтение Корана для женщин, и ведущая говорила о грехе и непристойности самоубийства: Аллах никогда не простит, если ты сам себя лишишь жизни, будешь вовеки гореть в адском пламени, среди змей с ядовитыми клыками и палачей, которые еще и лупят плетками по обгоревшей плоти. Будешь пить затхлую воду, и твое тело будут пронзать копьями. Мне после того собрания неделю снились кошмары, я кричала во сне. Ну уж нет, в ад я не хочу. Но как же месть? Как заставить их всех страдать? Как заставить их понять, сколь безжалостно и подло они обошлись со мной?

Я сказала себе: это нужно сделать, не то я лишусь рассудка. Я должна терзать их так, как они терзали меня. Пусть облачатся в траур и вечно скорбят обо мне. Но станут ли они плакать до конца своей жалкой жизни? Долго ли они горевали о Зари? А ведь она никакого греха не совершила. Годами никто ее имени не упоминает. Едва миновала неделя, все оправились, сказали, на то воля Аллаха и не следует роптать. Господь послал испытание, и они, его верные слуги, должны пройти это испытание с честью. Аллах дал и Аллах взял. Они с легкостью уверили себя в том, что ничего плохого не сделали, никто не виноват в смерти Зари. Так же будет и со мной, подумала я. Через несколько недель они успокоятся, через пару лет – и это самое большее – забудут. А я пребуду в адских мучениях, а не рядом с ними, чтобы напоминать, как они со мной обошлись. Те же, кто искренне меня любил, кому я нужна, останутся в одиночестве и горе.