Я крутилась и вертелась на кровати, пока мысль о Саиде не вытеснила из моей головы все прочие. Я попыталась избавиться от нее. Никогда, говорила я себе, никогда больше не смей думать о нем. Раз уж не хватило мужества умереть, придется в оба глаза следить за собой, а то госпожа Парвин начинала в точности как я, а теперь налево и направо мужу изменяет. Если не хочу уподобиться ей, надо сейчас же выкинуть из головы Саида. Но воспоминания не подчинялись мне. Тогда я подумала, вот выход: начну собирать таблетки, чтобы, если жизнь сделается невыносимой и меня потянет на такой недостойный путь, умереть простой и безболезненной смертью. Конечно же, Аллах не прогневается, если я лишу себя жизни, чтобы избежать греха. За это он не приговорит меня к тяжкой каре.

Мне показалось, будто я пролежала в постели очень долго и даже соснула, но большие круглые часы на стене показывали всего лишь полчетвертого. Чем заняться? Жуткая скука. Куда же подевался чужак? Как собирается обращаться со мной? Вот если бы можно было жить в его доме, и чтобы он бы меня не трогал! Тут музыка, радио, вдоволь книг, а самое главное – покой, независимость, подальше от всех. Своих родичей я бы век не видела. Делала бы всю работу по дому, и пусть чужак живет, как ему нравится, а мне предоставит жить по-моему. Ох, только бы согласился!

Мне припомнились слова госпожи Парвин: “Может быть, он тебе еще понравится. А если нет, будешь жить своей жизнью”. Дрожь пробрала меня при этой мысли: слишком хорошо я понимала теперь, что означало это выражение. Но вправе ли я осуждать госпожу Парвин? Стану ли я изменницей, если уподоблюсь ей? Изменницей – кому? Что считать изменой: спать с чужаком, которого я не любила, не хотела позволить ему даже прикоснуться ко мне, с человеком, за которого меня выдали замуж, произнеся несколько слов и заставив меня сказать “да” (если кто-то не сказал это за меня), или с человеком, которого я любила, который для меня всё, с которым я мечтала жить вместе, но за которого меня не выдали, не пробормотали те несколько слов?

Что за мысли приходили мне в голову! Надо было чем-то заняться, что-то делать, пока вовсе не свихнулась. Я включила радио, да погромче, чтобы чужие голоса заглушили мой собственный. Вернулась в спальню, прибрала постель. Красную ночную рубашку я скомкала и запихнула обратно в картонный ящик. Потом заглянула в шкаф: и там беспорядок, одежки попадали с вешалок. Я все вытащила и распределила заново, свои вещи с одной стороны, мужские – с другой. Что не могло висеть, то положила в ящики комода, аккуратнее расставила предметы на самом комоде. Тяжелый ящик я оттащила через холл в кладовку – там, кроме нескольких коробок с книгами, ничего больше не нашлось. Там я тоже прибрала, затем отнесла в кладовку ненужные вещи из спальни. Пока я закончила обустраивать эти два помещения, уже и стемнело. Теперь я по крайней мере знала, где у меня что.

И я снова проголодалась. Я умыла руки и пошла в кухню. Ох, там-то и вовсе безобразие, но силы уже иссякли, и за нее я так и не принялась. Довольствовалась тем, что вскипятила воду и заварила чай. Хлеба не нашлось, я намазала маслом сухое печенье, положила сверху сыр и запила чаем. Решила снова осмотреть книжные полки в холле. Были там книги со странными названиями, которых я и понять-то не могла, была юридическая литература – очевидно, учебники хозяина дома, а еще романы и стихи – Ахаван Салес, Форуг Фаррохзад, еще несколько поэтов, которые и мне очень нравились. Я подумала о той книге стихов, которую подарил мне Саид. Маленькая книжица, на обложке чернильный рисунок – цветок “утренней славы” в вазе. Не забыть бы ее забрать. Я полистала “Пленницу” Форуг[2]. Какая отважная, как дерзко выражает свои чувства! Некоторые ее стихи я чувствовала всем сердцем, словно сама их написала. Я отметила несколько стихотворений, чтобы потом переписать их себе в тетрадь. И я громко вслух прочла:

Я хотела бы улететь из темной темницы, когда обо мне забудут,

Я буду смеяться над стражем и заново жить с тобой.

И вновь упрекнула себя в бесстыдстве.

Было уже полдесятого, когда я выбрала книгу и легла с ней в постель. Силы на исходе. Роман назывался “Овод”, он повествовал о событиях страшных, даже чудовищных, но я не могла выпустить его из рук. Пока я читала, было не так страшно, я не вспоминала, что осталась одна в чужом доме. Не знаю, в котором часу я наконец уснула. Книга выпала из рук, а свет так и остался гореть.

Проснулась я на следующий день почти в полдень. Спальня по-прежнему погружена в тишину одиночества. Я подумала: какое счастье – жить, не тревожимой никем. Буду спать, сколько вздумается. Поднялась, умыла лицо, заварила чай, снова поела печенья. Я сказала себе: сегодня суббота, все магазины открыты. Если чужак не вернется, придется мне сходить за продуктами. Но есть ли у меня деньги? И что мне делать, если он вовсе не вернется? Сегодня он, наверное, пошел на работу и, с соизволения Аллаха, к вечеру придет домой. Тут меня одолел смех: я сказала “с соизволения Аллаха”, то есть я хотела, чтобы он вернулся. Неужели он что-то для меня значит?

Я читала рассказ в “Дне женщины”: девушку выдали замуж насильно, как и меня. В брачную ночь она призналась мужу, что любит другого, а лечь в постель с ним ей нестерпимо. Муж обещал не прикасаться к ней. Несколько месяцев спустя молодая жена, видя доброту и другие хорошие качества своего мужа, постепенно забывает о былой любви и проникается чувствами к нему. Но муж не желает нарушить данное слово и так и не становится ее мужем по-настоящему. А вдруг и чужак дал себе подобный зарок? Тем лучше! Я-то к нему никакими чувствами не проникалась, но пусть уж поскорее идет домой. Прежде всего нужно прояснить наши отношения, потом мне требовались деньги и, наконец, пусть он знает, что я ни при каких обстоятельствах не соглашусь вернуться к родителям. По правде говоря, этот чужой дом стал для меня убежищем, мне понравилось жить вот так, когда никто не терзает меня и не мучает.

Я включила радио и взялась за дело. Много часов я возилась в кухне. Навела порядок в шкафчиках, застелила полки газетами, аккуратно разложила тарелки и все прочее. Большие медные горшки я засунула в разделочный стол возле плиты. В картонной коробке с полотенцами нашелся рулон ткани. Я разрезала его на несколько кусков и, поскольку швейной машинки не имелось, вручную обметала края. Одно покрывало пошло на стол, остальные на шкафчики и на разделочный стол. Я выставила новый самовар, явно из моего приданого, на шкафчик, а рядом пристроила чайный поднос. Еще я отмыла плитку и холодильник – они были очень грязные – и терла кухонный пол, пока не оттерла дочиста. В моих вещах нашлись украшенные шитьем салфетки. Я застелила ими каминную доску в гостиной, стол с радио и граммофоном и книжные полки. Пластинки и книги я расставила по высоте и повозилась немного с граммофоном, но включить так и не смогла.

Я огляделась по сторонам: ну вот, намного лучше. Таким мне мой новый дом нравился. Со двора донесся какой-то звук; я выглянула в окно, но никого не увидела. Клумбы, как мне показалось, совсем засохли. Я вышла, полила цветы, потом опрыскала двор, плеснула воду на ступеньки и вымыла их. Уже стемнело, когда, усталая, пропотевшая, я наконец закончила работу. Тут я вспомнила, что в доме имеется ванная. Хотя горячей воды не было, а как зажечь большой керосиновый нагреватель в углу ванной, я не знала, я и такой роскоши обрадовалась. Сначала я вымыла ванну и раковину, а затем приняла холодный душ: быстро сполоснула волосы, намылилась, смыла пену и выключила воду. Нарядившись в домашнее платье с цветочным узором, которое сшила мне госпожа Парвин, я собрала волосы в хвост и посмотрела на себя в зеркало. Совсем другая стала. Уже не дитя. Я словно повзрослела на несколько лет за эти дни.