крышками; красный пластиковый стул – их единственный предмет мебели, не сломанный и достаточно крепкий, вполне выдерживает вес Ника; и самое чудовищное – невероятное количество раздувшихся полиэтиленовых пакетов. Все эти и другие находки из чрева кита лишь усугубляют ее чувство вины за то, что она выжила. Еще одно доказательство низости ей подобных, их алчности и неуважения ко всему живому, о чем свидетельствует и выжженная земля вокруг.

Ник сидит на корточках возле разгорающегося костра. Оборачивается, проверяя, не наблюдает ли она за ним. Нет, не наблюдает. Сидит, уткнувшись взглядом в колени. Хмурится.

Крякнув, он бросает в огонь студенистое белое вещество. Маленькие языки пламени мгновенно вспыхивают ярче, рвутся вверх. Он встает и бросает в костер еще два больших куска древесины. Ник по-прежнему без рубашки, хотя уже стемнело. От пылающего огня распространяется жар: можно и самому быстро обсохнуть, и высушить одежду, постиранную в ручье.

Рут устроилась у входа в палатку. Он поворачивается к ней, и она, словно почувствовав его взгляд, поднимает голову.

– Не составишь компанию?

– Воняет.

Прогресс!

Он уже несколько дней пытается разговорить ее, но без толку. При звуке ее голоса, ворвавшегося в рев огня, Ник чувствует, как просыпается надежда. Он все еще злится на нее – ишь, принцесса капризная! – но от этого обоим только хуже.

– Да, вонь валит с ног, зато тепло.

Рут подходит к нему, садится на песок у костра, но старается не смотреть ему в глаза.

– Все еще дуешься?

Рут в ответ лишь выпячивает подбородок.

– Боже. Ну ты прямо как трехлетний ребенок. – Качая головой, Ник идет к пикапу. Возвращается с двумя консервными банками. Открывает и рукой в перчатке ставит на тлеющую головешку.

Рут изучает карту, которую она нашла в бардачке пикапа.

– В поход собралась?

Рут поджимает губы.

– Думаю, нам лучше оставаться на месте. Здесь мы неплохо устроились. Пойдешь куда-нибудь, заблудишься среди руин. Надо будет нести с собой продукты, придется разбивать лагерь. А то и наткнешься на кого-нибудь. И те, другие, могут оказаться не такими дружелюбными, как я.

Он широко улыбается, стараясь разрядить обстановку. Если удастся растопить лед, тогда, может быть, они сумеют уладить разногласия.

Насупившись, Рут разворачивает карту, расстилает ее на песке перед собой. Смотрит на огонь, отражающийся в ее глазах красными отблесками.

Ник вытаскивает из костра две консервные банки. Чертыхается, потому что обжегся, даже через перчатки. Не создан он для походной жизни. Ник вываливает консервы в две эмалированные тарелки, которые они забрали из автоприцепа, и одну вручает Рут.

– Ужин подан, мадам.

В сиянии костра его глаза светятся добрым юмором.

– Ну вот что ты упрямишься? Охота тебе?

Он дает Рут время на ответ, но она молчит, с вызовом выпячивая подбородок.

– Глупо же.

Рут возит по тарелке консервированный шпинат – ярко-зеленое обрамление для четырех сосисок неестественного цвета.

– Просто это… – Она резко осекается, но Ник терпеливо ждет.

Ему нужно слышать ее голос. Пусть ругается, но это лучше, чем оставаться наедине со своими мыслями.

– …жестоко, – невыразительным тоном добавляет она.

– Не спорю, жестоко, – кивает Ник.

Они жуют соленые сосиски со шпинатом.

– Жестоко и чертовски геморно, – нарушает молчание Ник через некоторое время. И затем перефразирует свою мысль: – Работа тяжелая, от помощи я бы не отказался.

Рут кивает.

– По-твоему, мне это доставляет удовольствие? Речь идет о выживании.

– Знаю. Просто это так ужасно.

– И то верно.

– Можно ведь переместиться куда-нибудь дальше.

– Я мало что в этом понимаю, но знаю, что, если хочешь выжить, первое правило – оставаться на месте. Если на поиски уцелевших высланы спасательные отряды, нам лучше сидеть здесь. Перемещающийся объект отследить гораздо труднее.

– Допустим. Но что нам мешает пройти немного вдоль берега?

– Ты хоть представляешь, как далеко распространяется запах гниющей туши?

– Нет.

– Далеко. К тому же это непозволительное расточительство. Нельзя бросаться ценными продуктами. Это растопка. Шкура. Кости. Пища.

– Хочешь, чтобы я это ела?

Рут кивает в сторону пикапа, где Ник натянул что-то вроде бельевой веревки, на которой колышутся на ветру длинные полоски мяса с крапинками жира.

– Консервы рано или поздно закончатся.

Она молчит.

– Рут, температура падает. Мы должны мыслить шире. Нельзя надеяться только на консервы, которые мы от случая к случаю находим под обломками. К тому же, как я сказал, при нынешних обстоятельствах расточительство непозволительно.

Костер трещит. Жир в огне шипит и горит, окрашивая языки пламени в бело-фиолетовый цвет.

– Прости.

Произнесенное ею слово висит в воздухе, как смрад горящего китового жира.

Надо же, извинилась. Наконец-то.

Разве не этого он добивался?

Но теперь, когда она попросила прощения, он не уверен, что ему нужны ее извинения. Да, судьба свела его с этой женщиной, но кто сказал, что она должна нравиться ему. Его раздражает, что он чувствует себя в ответе за нее. Почему просто не дать ей уйти?

Пусть эта глупая англичанка идет на все четыре стороны и сама заботится о себе. Ему-то какое до нее дело?

Или все-таки она ему не безразлична?

– Да, ты прав. Расточительность непозволительна. Нужно делать запасы. Но ведь это животное… Она спасла нас. Не знаю, как так получилось, но мы живы, в отличие от всех остальных, кто жил здесь, именно благодаря этому существу. И теперь мы ее разделываем? Неправильно это.

Она? Ее?

Разумеется, Рут решила, что этот кит – самка.

Ник со вздохом проводит рукой по голове. Незачем спорить по пустякам. С помощью Рут сподручнее будет разделать остальную тушу, ведь работы еще непочатый край. В любом случае им стоит держаться вместе, хоть ему в компаньонки и досталась английская принцесса, психическое состояние которой, возможно, оставляет желать лучшего.

– Я так думаю: если это животное оказалось здесь, чтобы нас спасти, значит, оставляя его гнить, мы посылаем к чертям собачьим то – что бы это ни было, – что пока позволяет нам выживать. Ты видишь то же, что и я. Хорошего мало. Неизвестно, сможем ли мы пережить надвигающуюся зиму, если не сделаем это.

Рут кивает. Она понимает: Ник прав. Понимает, что ее негодование происходит от убеждений, которые она уже не вправе иметь. Она мало знает о мире, в котором они теперь живут, но понимает, что ссориться с Ником – самое глупое, что только можно придумать, ведь он пытается спасти их обоих от смерти.

– Завтра я буду тебе помогать.

Ник улыбается ей, по-настоящему улыбается, а не вымучивает улыбку, едва скрывающую откровенную неприязнь. Эта улыбка выдает его радость. Скрепляет