конкретного сооружения; 4) symmetria (соразмерность): для гармонии ордера относительно модуля, из которого выводятся его измерения; 5) decor (благообразие) или соответствие либо уместность: для приспособления конкретного произведения к установленным обычаям; и 6) distributio (расчет, в греческом – oikonomia): для распределения строительных материалов и расходов, соответствующих богатству и статусу клиента.

Обобщение местных традиций и этических/религиозных значений, предпринятое Витрувием, является настолько интересным потому, что производится способом, который, как я считаю, не имитирует или воспроизводит философские методы обобщения и классификации, а скорее движется параллельным им курсом. Против этого постулата выступает долгая традиция рецепции текста Витрувия, согласно которой архитектура, и в особенности общественный порядок, артикулируемый ею в городах, воспринималась как воплощение идеала космического порядка в «здесь и сейчас» этого мира. Преобладающая критика Витрувия со времен Возрождения заключается в том, что предложенные им методы оперируют понятием пропорции, нигде не уточняя атрибуты этих пропорций точными соотношениями (Fischer, 2009). Однако если мы вернемся к его интересу сохранить ценность архитектуры не в дискурсе эстетики, но применяя подход, основанный на климатическом типе энергетики (термодинамическом сохранении), то кажущаяся неудача Витрувия оказывается на самом деле знаком отличия и превосходства: какое бы значение ни сохраняла эта ценность – красоту, гармонию, благо и т. д., – такой подход к систематизации с целью сохранения, без борьбы с отсутствием чистоты системы, установленной в ходе трансформаций (ее историчности), существует в силу отсутствия какого-либо четкого определения природы этого значения (см. Негэнтропия, Инвариантность).

Сохранения этого значения можно было бы достичь лишь в состоянии энтропии, когда все его проявления были бы с одинаковой «вероятностью» – в архитектурном контексте, связанном скорее с критериями соответствия, а не с событием, – к этому соответствию адекватно «приводимы». Подобное архитектурное состояние энтропии приводит к атомизму значения так же, как термодинамическое состояние энтропии (вселенной) приводит к аксиоматике сил. Мы можем мыслить расположение произведения, возможность его планирования, как подобное состояние энтропии, и можем назвать его «архитектурным расположением» и, подхватывая идею Альберти и Серлио, «архитектурной моделью». Согласно Витрувию, элементы этого расположения – как бы его вершины – должны включать полное комбинаторное пространство совокупности возможностей, которые шесть изначальных понятий в состоянии определить. «Планирование» или «проектирование» – используя сегодняшние понятия – могут быть прочитаны как сокращение комбинаторики потенциальностей посредством объективного формирования конфигурации возможных элементов[17]. Витрувий предвидит три измерения архитектурного замысла, которые мы сегодня знаем как план здания, вертикальную проекцию и перспективу. Он называет эти три измерения проекта orthographia (орфография, естественные, потенциальные элементы, в эпоху Возрождения – вертикальная проекция), ichnographia (ихнография, сжатие потенциальных возможностей этих элементов, в эпоху Возрождения – горизонтальная проекция) и scenographia (скенография, операция сжатия, в эпоху Возрождения – перспектива, или трехмерный план).

Если Витрувиеву триаду архитектурного расположения можно показать в обобщенной форме, то его архитектурная теория может пригодиться для развития архитектоники информационных систем. Она могла бы помочь сориентироваться в том, как можно заново обобщить многочисленные разрозненные дисциплины, ставшие жертвами локального обособления, герметизма и того, что можно назвать определенной банальностью высокотехнической специализации, лишенной системного видения. Могут ли категории, составляющие архитектуру как профессию (скорее ее, чем искусство или науку), стать моделью того, как сохранить «ценность» общественного порядка, воплощенного в знании? Это, конечно, всего лишь пристрастный и спекулятивный взгляд. Но вот несколько указаний на то, с чего можно начать подобную реинтерпретацию архитектурного расположения.

Это понятие недавно подхватил Мишель Серр, рассуждающий в точности в указанном выше ключе. Ихнография, скенография и орфография – вот термины, позволяющие ему теоретизировать о понятии системы, которая подчиняется первому и второму законам термодинамики: ее инвариантному сохранению (первый закон) и ее стремлению к распаду (второй закон). «Физика описывает систему, – утверждает Серр, – но не иерархическую, выводимую путем дедукции, или строго упорядоченную, как в сериях у стоиков: это агрегация, общее равновесие, балансовый лист, где ведется учет стохастического» (Serres, 2000: 128), пишет он в «Рождении физики» (1977), где развивает свое понятие foedera naturae, договора с природой, который он отличает от foedera fati, договора с судьбой. Интерес Серра к договору в этом и других его текстах лучше всего может быть понят как перевод измерения архитектурной «орфографии». Точно таким же образом мы можем расшифровать и само понятие системы, всегда сведенной к математическим моделям и никогда не являющейся самоочевидной; данное понятие он наиболее глубоко исследовал в своей книге «Система Лейбница и ее математические модели» (1968). Введение, озаглавленное «Теоретические ансамбли», Серр начинает с подраздела «Скенография, ихнография». Исследователи, интересующиеся Лейбницем, испытывают некоторое чувство неловкости, пишет Серр. Оно связано с непримиримостью строго систематической мысли Лейбница, в то время как сама эта систематичность непрестанно уклоняется от строгого понимания. Лейбниц представляет своему читателю, как это формулирует Серр, «потенциальный ордонанс, который позволяет строить о себе догадки и непрерывно сам себя отвергает, смутную идею предполагаемой согласованности, виденную тысячу раз методом кавалерийского наскока и скрывающую свой чертеж, ощущение продвижения в лабиринте, когда мы держим в руках нить, но не его план. Предложенные перспективы, мультиплицированные точки зрения, бесконечно повторяемые возможности: в действительности достичь окончательных границ всеобъемлющего, развернутого, полного и фактического плана никогда не представляется возможным» (Serres, 1968: 162[18]).

Здесь Серр отстаивает понятие системы, охватывающей и организующей все, что подчиняется принципу тождества и чьим инвариантом он тем не менее признает не что иное, как лишь способность поглощать и интегрировать все вариации, которые могут быть ей приписаны; отсылать к такому пониманию системы можно только посредством математических моделей, утверждает Серр. Такие модели не рассматриваются как представляющие реальность (или идеальность); они должны быть сформированы скорее в профиль друг к другу, чем в отношении общей системы координат. Их профили должны разрабатываться скорее согласно критериям их общего изоморфизма (равенства в отношении их формальности), чем корреляции (линейных иерархий последовательности) или репрезентации между моделью и моделируемой реальностью. В серровском представлении о математической системе «существует множество возможных путей дедукции» (Ibid.: 190); таким образом, это понятие системы, являющейся «необратимым порядком», который «как лестница» состоит из множества «порядков, выводимых из бесконечно повторяемой бесконечности бесконечностей» [par infinité d’infinités infiniment répliqué] (Ibid.: 487). Внутри подобной массы порядков «мои высказывания являются универсальными и сохраняют аналогию» [аналогия здесь – это «дискретное множество», которое Серр противопоставляет функции как «непрерывной вариации»] (Ibid.: 492). Вот почему математическое моделирование системы, понятой как лестница, в которой различные порядки, каждый из которых бесконечен, ведут от одного к другому, развивается без каких-либо ограничений. Ступени этой лестницы управляются «законами связывания „единичное – множественное“, „конечное – бесконечное“, которые обладают многообразной ценностью для восприятия, свободы, познания, творчества, памяти и т. д., и все действуют согласно