Двери прибывшего поезда чуть приоткрылись – Антон не рискнул. Только если откроются до конца, тогда, даже если начнут вновь закрывать, – успеешь, если сунуться вот в такие, полуоткрытые, – стиснут, зажуют, а поезд свернет в боковой туннель, где уже ждут рискнувшего.

Двери, словно заманивая, открылись до конца, только слегка подрагивают. Стрельцов ждал. Если уж поезд решил играть, лучше пропустить. Двери с грохотом захлопнулись, сила удара была такой, что и резина на кромке створок не спасла бы – ребра вбило бы в легкие. Поезд рванул с ускорением, которого должно было хватить, чтобы еще до следующей станции набрать вторую космическую скорость. Антон посочувствовал пассажирам – сиденья в вагонах слабо приспособлены для ускорений и торможений.

Следующий поезд подошел, тщательно маскируя свой характер. Плавно замедлил ход, раздвинул створки с явным усилием – мол, смотри, еле двигаются. Стрельцов не шагнул – влетел, чтобы не дать ни шанса, обе ноги оказались внутри вагона почти одновременно. Створки даже не дернулись. Поезд солидно постоял еще минуту и так же неспешно начал ускоряться.

Как обычно, мест хватало. Как обычно, выдраенный, стерильный – хочешь, ложись на пол – ни пылинки, старый мытищинский вагон с мягкими диванами – легко садится, трудно вставать. Антон пристроился в углу у вогнутого стекла. Если смотреть в глубину-черноту туннеля, можно решить, что ничего с Москвой не случилось, сейчас поезд доедет до нужной станции, встретит толпу на перроне – тысячи торопящихся на работу и не представляющих, что в этом городе может быть трудно не жить, а оставаться в живых.

Стрельцов задремал. Три перегона проскочили, слились в один. Двери были еще открыты, но стартовать было поздно. Можно было проехать еще одну станцию и вернуться. Только это кажущаяся простота. В Москве такие фокусы чреваты. Как-то Антон попытался проехаться по Кольцевой. На двадцатой станции сдался. Кольцевая все никак не хотела замыкать кольцо, поезд пошел вразнос, мигрируя между линиями.

Антон из положения сидя выпрыгнул в сторону дверей, успел оттолкнуться ногой и уже совершенно отчаянной рыбкой влетел между уже начавших сходиться створок.

Куда делась медлительность состава. Створки пошли навстречу друг другу с решительностью спущенной тетивы, и Антон сделал невозможное. Еще в полете, распластанный в воздухе, открытый для любого удара, – умудрился поджать ноги, уйти от захвата. Удар о перрон был легким. Не потому, что Стрельцову удалось как-то сгруппироваться. Просто вагон сделал то, чего Антон уж никак не ожидал: стальное чудище, уже не успевающее поймать Стрельцова створками, выпустило побеги – и цепкие усики, вооруженные десятками крючков, вцепились в ноги беглеца. Фактически Антон просто не смог упасть, он висел в воздухе, подвешенный за пойманные ноги, а поезд уже пошел, и руки Стрельцова бесполезно скользили по граниту. Сначала он переломает все кости о металлический поручень в конце перрона, а затем его расплющит в начале туннеля. По крайней мере все должно произойти довольно быстро.

Поезд притормозил: видно, скорая смерть Антона радовала состав не так сильно, как его же гибель, но медленная.

Когда-то давно в платформу, сантиметрах в десяти от края, вмонтировали фонари. Работающими их Антон не видел, но подозревал, что, зажигаясь, они должны были убеждать пассажиров держаться подальше от края. Стекло, которое прикрывало столь человеколюбивое устройство, было крепким и старалось выдержать любые усилия по выковыриванию. Видно, все же не любые. Поезд подтягивал Антона к месту, где от фонаря осталась только дыра. Маленькая, сантиметра три глубиной – толком не уцепиться, а даже если и уцепиться? Даже сто Антонов, уцепившихся за сто дырок в платформе, не остановили бы поезд.

Антон попытался сделать другое. Он не цеплялся, он оттолкнулся одновременно выпрямленными ногами и на мгновение зацепившейся за дырку рукой. Оттолкнулся, чтобы крутануться вокруг своей оси. Усики, державшие его, кручения не выдержали – выпустили жертву. На этот раз падение было мощным. Головой вперед и вниз.

Повезло – не отключился, только соображал трудно и немного. Встал на ноги, слегка покачиваясь, все еще не веря в то, что жив, и побрел к выходу. Эскалатор в виде исключения работал, как в лучшие, давно забытые времена, – без неожиданностей. Без сюрпризов обошлось и на поверхности, Антон добрался до Периметра без намека на тревогу. Москва побрезговала забрать оглушенную жертву, вероятно, хотела получить исключительно свое в борьбе.

Антон прошел Периметр, не замечая рыскающих пулеметов, не вглядываясь в тонированные забрала таманцев, сел в машину и на автопилоте проехал лабиринт минных полей, ни разу не сбавив скорость, – страх, поселившийся где-то сразу за бровями, упрямо толкал вперед. Страх не за себя: откуда-то знал – он не вырвался, его припугнули и отпустили. Чтобы вернулся. Значит, дома что-то не так. Что-то совсем плохое.

На трассе Стрельцов заставил «хонду» вспомнить молодость – старушка подергивалась, дребезжала, но держала сто двадцать километров в час. Антон сбавил скорость уже в Питере на Лиговском, выруливая к стоянке. Припарковался в одно движение, вылетел из машины, хлопнув дверцей так, будто с разбитыми стеклами она ему больше нравилась.

Хотелось бежать, но шел спокойно, наверное, даже чуть медленнее обычного. Ему нужна была счастливая примета.

Сделать что-то, чтобы точно знать – дальше все будет хорошо. Или не сделать чего-то, из-за чего все могло пойти плохо.

В новых районах нет углов. На карте улицы все так же пересекаются друг с другом, но на местности классического угла не найдешь, дома выросли и больше не стоят стена к стене.

Антон в новых районах чувствовал себя плохо. Для Антона, городского жителя в надцатом поколении, это уже был не город. Это было поле, которое пыталось замаскироваться. Получалось это у поля плохо.

В Старом городе все иначе. Там человек мыслит не пространством, а линиями. За этим углом, на этой линии Антон Стрельцов чувствовал себя дома. Стоило свернуть с Лиговского на Свечной.

Наверное, не нужно было заворачивать за угол. Надо было подождать, надо было обойти дворами. Просто постоять пять минут, не дойдя до угла, спиной плющась к стене, и, кто знает, все пошло бы по другому пути, вагончик судьбы свернул бы на другой стрелке.

Шаг. В тихом переулке уже разгорались фонари, и бело-красное пятно скорой размазалось на стыке дня и вечера. Линия подвела.

Такое знание есть у каждого. Можно притвориться, что толку? Знаешь ведь – уже произошло, и осталось только дойти до места беды. Только не смириться с тем, что еще какие-то минуты назад все было хорошо, а значит, все могло пойти по-другому…

Запах медицины встречал на лестнице. В квартире, за незапертой дверью – уже привычно скользил рядом, обволакивал, не отпуская. Сгустился в спальне. Ленка спала – почти растворилась – белая на белом. Даже волосы – чернее черного – и те как-то поблекли, сбились, спрятались где-то за краем подушки. Двое в белых халатах… Мимо – протиснуться, прикоснуться. Сейчас – откроет глаза, потянется, и все сгинет, как и не было.