в зале дни и ночи, расставив по всей стране вооруженных людей и приказав фермерам жечь костры, если кто-нибудь их потревожит.

И Эвальд видел, что все было сделано верно, как если бы распорядился сам Нэаль. А может, это и были его приказы, которые он отдавал тому, кто считался его правой рукой и даже душой, когда приходил в себя.

Тогда приехал Дру, хоть и стояла еще зима и морозы были еще слишком крепки, чтобы появиться зелени. Он поднимался вверх по Керберну с таким количеством воинов, которое могло отразить при случае любое нападение – как холодный ветер обрушился он с южных высот, так что патрульные посты, не узнав его, сначала подали сигнал тревоги. Но со стен разглядели его знамена – синие с белым, и крики радости впервые за много дней заполнили Кер Велл.

Эвальд сверху смотрел, как они въезжают в ворота. Он знал, что его отец не ошибся в Дру – тот не стал тратить время на гонцов, и впервые Эвальд ощутил нежность к этому костлявому безумцу. Они пришли со звоном оружия и блеском копий и ожидали приема; но среди них вышагивал пони с заплетенной лентами гривой, на котором ехала девушка, завернутая в плащ.

– Мередифь, – прошептал Эвальд и бросился вниз со стены, словно увидел нечто такое, о чем лучше забыть. Душа его не лежала к свадьбе. Только не сейчас, сейчас – ни за что.

Но «да» сказал его отец, когда Дру вошел в зал.

– Да, спасибо, старый друг.

И сознание Нэаля было ясным, по крайней мере, в этот вечер.

И Эвальд познакомился со своей невестой – худенькой девочкой, одежда висела на ней, а в глазах читалась тревога. Мера, занятая своими мыслями, не могла уделить ей времени, и Эвальду пришлось занимать девушку и нашептывать ей любезности. Но он был благодарен уже за то, что она привезла с собой свою кормилицу, чтоб та заботилась о ней.

– Жаль, – проговорила Мередифь тихо, как мышка, – жаль, что не успели дошить мое лучшее платье. Ведь это мне не идет.

Но все это было слишком далеко от Эвальда, хотя он увидел, как она покраснела, и то, как она юна.

– Это хорошо, что ты приехала раньше, чем обещала, – промолвил он. – Это самое важное.

Мередифь подняла голову и с признательностью взглянула на него.

Она не была похожа на его мечту, но в ней не было и ничего такого, чего он страшился, это была смышленая девочка. И вправду, она быстро подняла наверх свой багаж, устроилась в комнате и спустилась вниз, чтобы помочь устроить своего отца, и бегала туда и обратно то с тем, то с другим, помогая прислуге и отдавая распоряжения так ловко, что вся свита была накормлена, в то время как его мать воспользовалась предоставленной ей передышкой и просто сидела у изголовья отца.

И Эвальд пробыл с ними сколько мог, но Нэаль не шевельнулся за весь вечер – он спал, и, казалось, крепче, чем обычно.

– Ступай, – сказала ему Мера. – Дру сказал, что завтра свадьба. И отец будет рад узнать об этом. Она славная девочка, правда?

– Славная для нас, – ответил Эвальд, душа которого как будто занемела, но Мередифь уже завладела его мыслями, как она завладела замком, потому что так должно было быть. – Да, славная. – Он не спускал глаз с лица Нэаля. Потом он повернулся и пошел к дверям, где, суровый и осунувшийся, неотлучно стоял Скага.

– Он спит, – сказал он Скаге.

– Пусть так, – ответил Скага. И ни слова больше.

И Эвальду что-то подсказывало, что он не должен уходить сегодня.

Он спустился в оружейную, где горел очаг, и помедлил там в ночной темноте, глядя на угасающий огонь. Из двора и бараков, где устроились люди Дру, почти не доносилось никаких звуков – вокруг стояла тишина.

Лишь цокот копыт у стены чуть слышно раздавался из сумрака – так тихо, что можно было подумать, это снится ему, если бы глаза у него не были открыты. Эвальд почувствовал, как будто волосы у него стали дыбом, и на мгновение такая тяжесть навалилась на него, что сбросить ее было невозможно.

Затем послышалось царапанье по камню, и это было уже слишком. Он встал, завернулся в плащ и вышел прочь, стараясь не шуметь. Он поднялся на стену, ступая как можно тише и все еще сомневаясь, не сыграл ли шутку с ним его слух.

И вдруг темный комок вспрыгнул на стену – волосатое существо с огромными руками и глазами. Эвальд приглушенно вскрикнул, и оно спрыгнуло вниз.

– Кервален, – пропело оно. – Я пришел за Керваленом.

Эвальд кинулся на него, но существо было слишком ловким и отскочило в сторону. Тогда Эвальд бросил нож ему вслед. Раздался вой, существо нырнуло через стену в ночную мглу, и тут же отовсюду раздались крики: «Огня! Огня!»

Скага добрался до него первым.

– Какое-то волосатое существо, – воскликнул Эвальд, – что-то темное явилось за Керваленом; оно сказало, что пришло за ним. Я бросил нож в него, и оно спрыгнуло вниз.

– О нет, – вскричал Скага. И больше ничего, ибо бегом Скага бросился к лестнице, но это «нет» прозвучало с такой болью и с таким ужасом, словно ему была известна природа этого существа. Эвальд поспешил вслед за ним, но Скага крикнул: – Оставайся со своим отцом, – и исчез.

Эвальд замер на лестнице. Он услышал, как открылись малые ворота, услышал удаляющийся цокот копыт и ринулся к стене, чтоб посмотреть. То была пегая кобыла с кем-то на спине, за ними к реке меж деревьями мчался Скага.

– Дру! – закричал Эвальд во двор. – Дру!

Оно остановилось, маленькое и беззащитное. Кобыла убежала неведомо куда. И Скага, переводя дыхание, опустился на корточки рядом.

– Железо, – плакало оно, – жестокое железо. Я истекаю кровью.

– Пойдем назад, – промолвил Скага. – Ты приходил за ним? Возьми его с собой.

В ответ тот покачал косматой головой и вздрогнул всем телом в смутном лунном свете, льющемся сквозь листья.

– Граги жалеет его. Жалеет тебя. О, поздно, слишком поздно. Его удача иссякла. О, горькое железо.

Скага оглядел себя, свое оружие и отложил меч.

– Это был его сын. Он не понял, он никогда не видел тебя. О Граги!

– Он ушел, – промолвил Граги, – ушел, ушел, ушел…

– Нет, не говори так! – воскликнул Скага. – Да будешь проклят ты за эти слова!

– И Скага облачен в железо. О, Скага, бойся леса, бойся леса. Граги уходит туда, куда и ты мог бы пойти, но никогда не пойдешь. Бойся встречи. Ты никогда не был таким, как твой господин. Элд убьет тебя в день встречи. О, Скага, Скага, Скага, как они оплакивали твой уход. И Граги плачет, но он не может оставаться здесь.

И все исчезло – ни тени, ни колебания ветвей,