– Да не переживай ты так, Тима, ничего страшного не случилось. Ты из-за мамы, да? (Тима утвердительно кивнул, и, видимо, мальчику было уже сейчас стыдно перед Лорой, он опустил голову.) Так мы ей не скажем, могу дать самую страшную клятву. – Павел приблизил к уху ребенка губы и заговорщицки произнес: – И ты не говори, вот она ничего и не узнает. Мы же мужчины, слово умеем держать, верно?

Тимофей поднял на него благодарные глазенки и, улыбнувшись, снова кивнул. Кажется, отношение к нему Павла играет намного большую роль, чем мама, и все, что с ней связано, оба сыщика взяли этот факт на вооружение. Феликс тут же приступил к организации заговора, тоже наклонился к мальчишке и доверительно поведал:

– Знаешь, Тимофей, у женщин есть тайны, нам, мужчинам, они не рассказывают их. Но и у мужчин есть тайны, которые не рассказывают женщинам, и скажу честно, мужской договор всегда сильнее. Теперь и у нас с тобой будет маленькая тайна настоящих мужчин, договорились? (Как же можно отказаться от договора, когда предлагают настоящие мужчины? Тимофей часто-часто закивал.) Так что там мама наговорила тебе, когда ехали сюда?

– Мама сказала, если я понравлюсь папе, он не прогонит нас.

– Дружище, ты мне нравишься, – заверил, улыбаясь, Павел.

– Так ты нас не прогонишь? Мы с тобой будем теперь жить?

В глазенках Тимы блеснула надежда, опять надежда, у которой есть всего одно постоянное качество – она обманчива. Дернул же черт за язык, Павел давно не попадал в щекотливое положение, когда не можешь придумать, что ответить, ведь перед тобой ребенок, но и обманывать глупо.

– Не бойся, тебя никто не прогонит, но давай не будем загадывать наперед, что нам всем делать. Честно скажу: дело это неблагодарное.

У Феликса другая линия, он от нее не отступал и, добившись, чтобы Тимофей приступил к последнему пирожному, продолжил допрос:

– Тима, вот жутко интересно, как тебя мама нашла?

– Просто, – пожал тот плечиками. – Искала-искала и нашла.

– А ты не обиделся на нее, ну, что жил в детдоме?

– Нет, мама не виновата.

– Почему же ты там жил?

– Меня украли, когда я был совсем маленьким, из коляски украли. А потом мои ненастоящие мама с папой попали в аварию, я все-все помню.

– Ненастоящие мама с папой были плохими?

– Нет, очень хорошими были, как настоящие, даже лучше. Потом меня в детский дом сдали, а мама нашла и обещала, что мы поедем к настоящему папе. Папа Павлик, она хорошая, веселая.

– Да уж, – вздохнул Павел, – веселья хоть отбавляй.

Собственно, проигнорировав советы Зои Артемовны, оба сыщика без особых ухищрений выяснили все, что их интересовало по поводу Тимофея, а то, что не вытянули из него, можно теперь самим додумать. Они вернули ребенка домой, прощаясь, мальчик обнял за пояс Павла, прижавшись к нему, он был счастлив, а Феликс присел и протянул ему руку:

– Дружба мужская навек?

– Угу, – кивнул довольный Тима, пожимая большую ладонь Феликса, и окончательно осмелел: – Папа, дядя Феликс, вы обещали компьютер и ноутбук. Старые, но чтобы работали.

– По-моему, мы только ноутбук обещали, – опешил Феликс.

– Мы помним, не переживай, – рассмеялся Павел.

Ребенка сдали на руки Лоре и вернулись в машину, плюхнулись на сиденья и замерли, вообще-то было о чем подумать, проанализировать.

Охранник смерил подозрительным…

…взглядом неухоженную женщину, похожую на скелет, обтянутый кожей, одетый в кашемировое пальто, сшитое портным в начале прошлого века. Смерил еще и сочувствующим взглядом, затем уставился в лицо убогого создания – навскидку ей лет пятьдесят пять. Не исключено, что меньше, но выглядит то ли больной смертельно, то ли сильно пьющей, то ли жутко бедной, а бедность на грани нищеты никого не красит. Огромные глаза темного цвета, навыкате, «украшены» темными кругами, рот намазан ядерной красной помадой, а брови черным карандашом. Завершает сию картину времен Первой мировой войны шапочка (или берет) с украшением в абстрактном стиле, в общем, если перед ним не городская сумасшедшая, то где-то близко к этому званию.

– Я сейчас позвоню, узнаю, на месте ли следователь, – наконец прорезался голос у охранника.

– Не-не-не-не, – подняла женщина руки с красным маникюром на пальцах, намазанным кое-как. – Мне нужен начальник самый главный.

– Самый главный? К нему записываются на прием заранее.

– Но мне очень нужно, я ж свидетель. – Последнее слово она подчеркнула, а у охранника ноль эмоций на роже, что рассердило ее. – Я соседка Елагиных… Ну, которые умерли сразу оба… Руслана из пистолета бах-бах, а Верку, наверное, удар хватил… от страха, что ли. Я бы тоже на месте умерла… Ну, чего стоишь? Звони главному начальнику, свидетель пришла. Вам не нужны свидетели?

Ну, да, «свидетель пришла». Со свидетелями всегда проблема в данном заведении, не пусти эту ободранную кошку – начальство узнает и в асфальт закатает. Нехотя охранник взял трубку, через полминуты сообщил:

– Валерий Семенович, тут свидетельница пришла по делу Елагиных. Настаивает на встрече только с вами… Нет, говорит, следователя не хочет… Хорошо. – Положив телефон на стол, он сказал драной кошке: – Паспорт есть?

– А как же! – развела она руки в стороны, на локтевом сгибе болталась сумка, веселенькая такая, вязанная из цветных ниток. Из нее вынула паспорт.

– Как зовут?

– Маня. Артюхина. У меня и прописка есть, и домик свой, и огород с садом, в саду пять деревьев, фрукты растут.

Он во время хвастовства что-то писал, протянул паспорт:

– Третий этаж, прямо по коридору.

Танцующей походкой на старых каблуках, виляя местом, где у женщин расположена пятая точка, но у свидетельницы болталась из стороны в сторону плоскость, Маня потопала по указанной дороге. Прошла коридор, с восхищением поглядывая в окна – очень уж вид из окон ей нравился, а у кабинета потрогала сначала дверь, провела по ней ладонью и одобрительно покивала головой, выпятив тонкую губу. Затем, повесив сумку на плечо, быстро прошлась по волосам руками и постучалась. Женский голос разрешил войти, Маня вошла и соорудила удивленное лицо – неужели здесь главный начальник женщина? Но та, подняв глаза от писанины, указала карандашом на следующую дверь, мол, тебе туда.

Войдя в кабинет, Маня открыла рот в прямом смысле, разглядывая красоту. Ну, все блестит, горит прямо! Стол словно зеркало, все-все отражает, до крошечных подробностей, окна большущие. А за столом (кстати, длинным) сидит мужик – здоровый, как гора, с бычьими и недобрыми глазами, густыми бровями, сведенными к переносице. Маня поняла, что не нравится ему. Ну и пусть, ей с ним не крестить детей. Она подошла ближе и бойко начала:

– Здрасте, гражданин начальник. (Невежливый, не поздоровался.) Можно сесть?