class="p1">Но не все студенческие кружки увлекались вопросами политического или народнического характера; во многих из них преобладали интересы научно-литературные, философские и, наконец, интересы текущего дня, а именно обсуждались и комментировались только что введенные и ожидавшиеся еще реформы, дебатировались вызываемые ими отвлеченные (правовые) и практические вопросы… В ту пору на юридическом факультете господствовало сильнейшее увлечение новым судебным делом, и громадное большинство молодых юристов рассчитывало посвятить себя судебной деятельности, вступив в ряды адвокатуры или магистратуры.*

…Новые суды* были еще совсем недавно введены при общем ликовании печати, не исключая даже «Московских ведомостей»,* и большей части интеллигентного общества. Ликование это вскоре, впрочем, у некоторых органов печати, в том числе у «Московских ведомостей», заменилось отрицательным отношением, перешедшим затем в дикое озлобление, преследование и прямо травлю судебных учреждений и личного состава таковых. Недовольство не какими-нибудь отдельными решениями и приговорами, а принципиальное неодобрение и враждебность проявились у всех сторонников дореформенного строя вскоре же после введения судебных уставов… Выступать с резко поставленным прямым обвинением давно ожидавшегося, обновленного суда решались публично еще немногие. Еще пленяла его новизна, не были еще забыты только что разрушенные судебными уставами крепкие стены старых судов, за которыми существовал как бы особый мир, куда нелегко было проникать тому, кому это было нужно, и, наоборот, откуда нелегко и, во всяком случае, очень не скоро можно было выбраться очутившемуся за этими стенами поневоле. Слишком были памятны старая судебная волокита, крючкотворство, взяточничество, прежние ходатаи по делам от Иверской,* все дышавшее темной неправдой дореформенное правосудие. Не улеглось еще увлечение мировыми судьями, быстро, без каких-либо формальностей и накладных расходов, разбиравшими публично гражданские и уголовные дела, выступавшими одинаково в защиту личных и имущественных прав как знатного, так и простолюдина, применявшими арест за самоуправство и буйство, хотя бы оно было учинено богатым обывателем, бывшим прежде застрахованным от такого наказания и отделывавшимся негласным денежным взносом. Слишком велико было обаяние мирового суда в среде московского мелкого люда, незнатных горожан, мещан, ремесленников и домашней прислуги, для которых мировой суд после полицейской расправы был откровением. В первые годы камеры мировых судей ежедневно наполнялись, кроме участвующих в деле, посторонней публикой.

…Сильнейшее впечатление на общество производили тогда и заседания окружного суда с присяжными заседателями. Перед введением их немало раздавалось голосов, предостерегавших от увлечения этой формой суда у нас в России на том основании, что наши присяжные заседатели, в число которых первоначально допускались и неграмотные крестьяне, не поймут возлагаемых на них обязанностей, не сумеют их выполнить и, пожалуй, явят из себя судей, доступных подкупу. Такими толками еще более увеличивался интерес общества к первым шагам новоявленных присяжных, а независимо от этого до крайности любопытным представлялись первые выступления государственного обвинителя — прокурора и в качестве защитников — членов сословия присяжных поверенных. И с первых же заседаний суда стало очевидным, что страх за наших присяжных заседателей совершенно напрасен, так как они, относясь вдумчиво и с сознанием нравственной ответственности и важности нового дела, верно и правильно выполняли возложенную на них задачу и вносили в отправление правосудия то, чего до сих пор не хватало нашим дореформенным уголовным судам, — живое, не стесняемое формальностями, чувство справедливости, знание жизни в разнообразнейших ее проявлениях и общественное понимание и оценку, не всегда согласные с писаным законом, иных преступлений, а также гуманность. Приговоры присяжных горячо обсуждались в обществе, вызывая, конечно, различные мнения и страстные споры, но в общем Москва была довольна новым судом, и обыватели всех сословий шли в судебные заседания по гражданским, особенно же по уголовным делам, и с напряженным вниманием следили за течением процесса и речами сторон.

В. М. Голицын. Театр и зрители*

осле пожара Большой театр был отделан лишь в 1856 году ко времени коронации императора Александра II. По поводу пожара, к счастью, случившегося днем, я помню, что, несмотря на далекое расстояние, из нашего дома на Покровке хорошо был виден столб черного дыма, и помню еще, что в последующие дни много говорили о геройском поступке одного крестьянина, который кого-то или что-то спас через горевшую крышу. Театр был возобновлен под наблюдением архитектора Кавоса,* часто посещавшего мою мать и потешавшего нас, детей, своим коверканьем всех языков, на которых он говорил. Когда театр был готов, многие москвичи любили гордиться им, считая его самым великолепным во всей Европе по размерам и убранству, и приезжие артисты из любезности подтверждали такое суждение.

Зрительная зала освещалась лампами, в коих горел так называемый олеин. Случалось, что во время действия в одной из тридцати или сорока ламп рампы лопалось стекло, и она начинала немилосердно коптеть; когда же наступал антракт, то из-за спущенного занавеса появлялся рабочий в фартуке и высоких сапогах и поправлял беду. Люстра состояла из трех рядов таких же ламп, и она поднималась в отверстие потолка как для того, чтобы зажигать их и тушить, так и по случаю лопнувшего стекла, что бывало и во время представлений. После того как куски стекла несколько раз падали на головы сидевших в креслах зрителей, догадались приделать под люстрой тонкую сетку. Лишь гораздо позднее было введено газовое освещение в люстре* и в рампе. В особо торжественных случаях, например, в спектаклях в большие праздники или царские дни, зажигались стеариновые свечи в прикрепленных к бортам лож бронзовых бра, и свечи эти бывало текли опять-таки на головы зрителей.

Что касается мер противопожарных, то об этом никто в то время не помышлял. Так, например, в Большом театре были деревянные лестницы со сцены в уборные, притом они помещались среди висевших картонных декораций и кулис. Что произошло бы, если бы загорелось во время представления! А в Малом театре и публика подвергалась не малой опасности в случае паники, ибо проходы из партера и из лож были очень узки сами по себе и, кроме того, они наполовину загорожены были стойками для продажи конфет и фруктов. Еще в 80-х годах мне говорил один московский брандмайор, что для него была настоящим кошмаром мысль о пожаре во время представления в Малом театре. Только пожар в Венском театре, погубивший несколько сот человек, заставил театральные власти подумать о надлежащих мерах, которые, однако, оставались до самого последнего времени полумерами.

Сравнительно недавно в Малом театре упразднен был оркестр. В антрактах им исполнялись