К., стало быть, это хорошо, и давай аплодировать, хотя такой зритель не знает, почему эти аплодисменты заслужила балерина Дюшен, а другая, Борегар например, их не удостоилась. В балет возили много детей, особенно полюбивших «Конька-Горбунка», и их смех громко раздавался по зале при всякой комической сцене, более всего при той, когда татарский хан бросается в котел.

Оперные спектакли, преимущественно итальянские, посещались, как я уже говорил, из моды, из подражания Петербургу. Люди более или менее пожилые, воспитанные на итальянских мотивах, веселых и задушевных, любили их заново слушать, сравнивая их настоящее исполнение с тем, какое доставляло им такое высокое наслаждение в пору их молодости. Наконец, было много таких, которые шли в оперу ради того, чтобы на других посмотреть, благо весь московский «бомонд» был там налицо, а равно и себя показать, и в ряду этих последних первое место занимали чадолюбивые мамаши, вывозившие своих дочек, жаждавших надеть на себя узы Гименея.* Но настоящие любители и ценители музыки составляли редкое исключение, и, между прочим, я отмечу, что одна ложа под бельэтажем была абонирована вскладчину тремя из бывших моих профессоров университета, которые славились как знатоки музыки.

Само собой разумеется, что когда на сцене появлялись такие мировые знаменитости, как Патти, Мазини, Коттони и другие, вся Москва устремлялась в театр, и многие абоненты спекулировали своими местами, продавая их по высоким ценам.

Что касается Малого театра, то публику привлекали не столько самые произведения, сколько игра любимых и популярных артистов, что особенно видно было в то время, когда действовала так называемая бенефисная система. Бенефис такого любимого артиста — Шумского, Федотовой, Живокини — был чем-то вроде празднования именин. При первом появлении бенефицианта раздавался гром аплодисментов, подносились подарки, и он раскланивался порой в течение нескольких минут. Тогда никого не шокировало то, что, например, Шумский в образе царя Иоанна Грозного таким образом раскланивался, прервав действие, и принимал из рук капельмейстера подношения в виде серебряного кубка или золотого портсигара. Обыкновенно к бенефису первых сюжетов ставилась какая-нибудь новинка, но это не было общим правилом уже по одному тому, что таких новинок не бывало много.

Но появление такой на сцене Малого театра возбуждало живейший интерес в нашей публике, и в этом пальма первенства безусловно принадлежала Островскому: первое представление его новой пьесы было целым событием, собиравшим в залу Малого театра весь цвет московской интеллигенции, тем более заинтересованной, что Островский не печатал своих произведений до постановки их на сцене. Единственным исключением было появление, сколько мне помнится, «Горячего сердца» в «Отечественных записках». Такой же интерес вызвала в публике давно обещанная и долгое время подготовлявшаяся к постановке трагедия А. Толстого «Смерть Иоанна Грозного», шедшая в первый раз, если не ошибаюсь, в бенефис Вильде, игравшего роль Годунова. Трагедия эта не имела того успеха на сцене, при первоначальной ее постановке, какой можно было ожидать при чтении ее.

Говоря вообще, публика Малого театра, как ни разнообразен был ее состав, всегда отличалась более серьезным характером, чем та, которая наполняла Большой, особенно на балетных спектаклях. Много было людей, считавших своей обязанностью посмотреть любую новую пьесу и заинтересовавшихся ею по газетным отзывам, которые неизменно следовали за первыми представлениями. В числе таких театральных критиков был в шестидесятых еще годах некто Пановский,* старичок, с типичной наружностью, но довольно бездарный и мало сведущий в иностранной драматической литературе, отчего в его статьях нередко попадались курьезы, как, например, пьесы одного автора приписывались другому, французские — немецкому драматургу. Гораздо более знающим и авторитетным критиком был многие годы подвизавшийся в «Московских ведомостях» С. Флеров,* писавший под фамилией Васильев. Он был сначала мировым судьей, затем короткое время членом городской управы, но вскоре покинул службы и посвятил себя исключительно газетному сотрудничеству. (Тогда слово «репортер» и самое понятие об этом не было известно.) Не будет преувеличением с моей стороны, если я скажу, что в то далекое уже время драматический театр играл во многих отношениях воспитательную роль для нашей публики, хотя бы уже тем, что он ее познакомил со многими из лучших творений иностранной литературы.

П. И. Богатырев. Московская старина*

Китай-город*

итай-городом называется в Москве ее торговая, центральная часть, состоящая из трех главных улиц* — Никольской, Ильинки и Варварки — и еще из так называемого Зарядья. Все это соединено переулками и различными проездами.

Поехать в «город», пойти в «город», по московской терминологии, значит отправиться в эту часть города. Здесь соединилась вся торговая сила, здесь сосредоточены огромные капиталы, здесь, так сказать, самая сердцевина всероссийского торгового мира.

С лицевой стороны Китай-города, выходящей на Красную площадь, находятся великолепные ряды, недавно выстроенные. До них стояли тут старые ряды.

Прежние ряды были невысокие, в два этажа, и выстроены были «с глаголями», то есть с двумя длинными выступами по сторонам: одним на углу Никольской улицы, а другим на углу Ильинки, у Лобного места.* Так эти выступы и назывались «глаголями». Средина рядов была украшена фронтоном, который покоился на больших, толстых, белых колоннах, или, как их называли попросту, «столбах». Против «столбов» стоял и теперь стоит памятник князю Пожарскому и гражданину Минину,* поставленный в 1818 году. Между «столбами» толклись пирожники. Пирожки «подовые» — с подливкой, «воробушки» — маленькие пирожки, плавающие в масле в большой корчаге, «жареные» — в железных, обделанных деревом ящиках, блины на лоточках, горячая колбаса, яйца и белый хлеб на лотках были к услугам потребителей. Все это было очень вкусно, и всегда здесь толпился народ, а продавцы еле успевали угождать. Особенно в ходу были «подовые» пирожки, которые пекутся в особо устроенной печке «на поду»; они всегда подавались на блюдечке с подливкой. В скоромные дни пирожки были с мясом и яйцами; в постные дни — с груздями, с семгой и кашей, с кашей и снетками и горохом. Подливка была тоже постная. «Жареные» пирожки, кроме перечисленных начинок, бывали еще с вареньем и яблоками. Ели в «столбах», под открытым небом. Тут же сновали мальчишки с клюквенным квасом в стеклянных кувшинах.

Вдоль тротуара располагались по всей линии рядов разносчики с ягодами, яблоками, апельсинами, пряниками и прочими сластями. В «столбах» иногда появлялись и сбитенщики, но всегда они стояли у Лобного места.

Надо сказать, что все, что ни предлагалось съедобного в