Постепенно, освобождаясь от плена времен, проступал рисунок. Платье, сотканное из тусклого серебра, тонкие руки с изящными пальцами, вырез на груди, длинная шея, русые локоны, чувственные губы.

Внезапно раздался хруст лопнувшей яичной скорлупы, только гораздо более громкий, и рука Лавиани по локоть провалилась в стену, раздавив так и не открытое лицо неизвестной женщины.

Тэо издал стон, словно ему причинили страшную боль. Последнюю минуту он едва дышал, наблюдая, как на свет появляются черты неизвестной женщины.

– Проклятье! – Она вытащила руку, с разочарованием глядя на рваный пролом, из которого теперь тянуло холодным воздухом. – Ненадежная дрянь!

Мильвио заглянул в дыру:

– Здесь был проход. Стену воздвигли позже, и она довольно хрупкая.

Лавиани в ответ ударила ногой по преграде и сделала еще одну дыру.

– Хватит! – рявкнул Тэо так, что даже Шерон подпрыгнула. Он тут же сбавил тон: – Хватит. Не порть красоту.

– Зачем ты это делаешь, сиора? – удивился Мильвио. – Нам не стоит лезть в места, которые спрятали от чужих глаз.

– Да успокойтесь вы. Я просто проверила. Тоже мне, раскудахтались, словно курицы.

А в следующее мгновение вся стена с фреской с грохотом ухнула вниз, рассыпаясь сухой штукатуркой и навсегда уничтожая и бал, и свечи, и смеющихся людей, которых давно не было в живых.

Тэо почувствовал, как пол уходит у него из-под ног, и, действуя инстинктивно, отпрыгнул назад, ощущая, как потревоженная башня загудела и начала трястись.

Лавиани беззвучно провалилась в разверзнувшуюся у нее под ногами дыру. Потолок оглушительно треснул, посыпалась пыль, и Мильвио оглушительно крикнул:

– Бежим! Быстро!

Шерон не помнила, как она оказалась возле выхода, лишь на мгновение отстав от Тэо. Раздался громкий удар, и она бы упала, если бы не Мильвио. Тот подхватил ее одной рукой и вышвырнул из зала, легко, точно перышко. Он сделал это за секунду до того, как рухнули камни, завалившие дверной проем, отрезав его от Шерон и Тэо.

– Скажи, отец мой. Чем опасны ее слова? Чем опасны ее деяния? Почему мы боимся ее?

– Ее слова опасны правдой. Ибо правда разит сильнее нашей темной магии. Ее деяния опасны бескорыстием. Ибо сражается она с нами за других людей. А боимся мы того, что всю нашу жизнь совершали ошибки и прожили ее зря.

Сказание о доблестном таувине Катрин Золотая Искра, победившей асторэ Земель Розового пера. Дата неизвестна

Рассвет был кровавым и быстрым.

Вершины четырех пиков стали ярко-алыми, точно во время заката, предвещавшего непогоду.

Сперва вспыхнул острый зубец Тиона, самый высокий в гряде. За ним спустя минуту запылали снега на граненом Гребне Арилы, и почти тут же одновременно зажглись пирамидальная Нейси и двугорбая Печать Таувинов.

Остальные горы, более низкие, охватывающие долину с трех сторон, точно огромная, украшенная кружевами колыбель, все еще пребывали в рассветной тени, и Шаруд, столица Горного герцогства, казался спящим.

В малом замковом дворе, в двух шагах от Гнезда львов, пылали костры. Солдаты с протазанами, одетые тепло, по погоде, с высоты балкона, на котором находился Дэйт, выглядели набитыми соломой чучелами.

Начальник охраны был широкоплеч и массивен, но на самом деле проворен, точно разозленный кабан. Волосы с легкой рыжинкой, которая проявлялась только на солнце, густые брови, сметливые серо-зеленые глаза. Он вызывал доверие и умел слушать людей. Впрочем, командовать ими тоже.

Герцог Кивел да Монтаг стоял в двух шагах от него. Дэйт едва ли не дышал ему в затылок и сейчас мог пересчитать каждую шерстинку на соболином воротнике дорогого плаща, наброшенного на плечи властителя. Правитель был жилист и чуть сутул, с властным лицом, в котором чувствовалась порода. Взгляд у него был мрачным и тяжелым.

Его милость молчал и не шевелился. Держался так прямо, словно проглотил вертел.

От него веяло холодом ничуть не меньше, чем от ледников, окружавших древний замок.

Сейчас он был таким же опасным, недружелюбным и страшным, как одна из двух башен Калав-им-тарка, сломанный зуб которой, пугая тьмой, возвышался в северной оконечности крепости, на противоположной стороне величественного водопада. Гул от него не стихал даже в самые суровые зимы. Дэйт, давно уже привыкший к Брюллендефоссену, сейчас был рад его рокоту. Он позволял не слышать те редкие вскрики, что иногда доносил до него утренний ветер со стороны Тюремного двора.

Рассвет был кровавым.

И быстрым.

Двенадцать человек казнили не мешкая, споро и рутинно, точно пропалывали сорняки. Зрителей было всего двое – герцог и Дэйт.

Его милость проявил милосердие, и приговоренным, несмотря на неблагородное прохождение, рубили головы, а не вешали или отправляли на колесо, как было прописано в законах страны.

Широкое лезвие тяжелого топора падало с устрашающей мерной периодичностью. Тех, кто пытался сопротивляться, придерживали помощники долговязого палача. Он на этот раз работал без традиционной маски, изображавшей лицо лунного человека.

Ничего удивительного. Палач не был дураком и не собирался представать перед герцогом в виде шаутта.

Не сейчас.

Не после ночи, которую уже стали называть «проклятием да Монтагов». Не тогда, когда его светлость готов убить любого, кто попадется ему на глаза.

Последний из приговоренных положил голову на плаху. Спустя минуту тело за ноги отволокли в сторону, бросили на солому.

К другим.

Трупы уже грузили на закрытую подводу, чтобы вывезти из замка. Головы собирал мальчишка, ученик экзекутора. Он брал их за волосы, бросал в две большие, высотой с него, корзины. После занялся тем, что взял лопату и стал брать песок из ящика, засыпая растекшуюся возле плахи кровь.

Ударил колокол на храме Шестерых, который был расположен над замком, выше по склону, на плече Гребня Арилы. Секунду помедлив, его стон подхватили храмы Шаруда, расположенные внизу, в долине.

Наступало утро. Оно обещало быть морозным, ясным и не лишенным того очарования, которое может оценить человек.

Живой человек.

– Затылком чувствую, что ты хочешь что-то сказать. – Теперь герцог смотрел на горы. – Так говори.

Дэйт хмуро произнес:

– Я должен был быть среди них.

– Должен, – не стал отрицать Кивел да Монтаг.

– Но все же я здесь. На стене. Смотрел вместе с вами на их смерть.

Властитель Горного герцогства обернулся через плечо, его темно-карие глаза были пусты:

– Хотел бы быть ближе к ним? Насколько ближе? Чтобы почувствовать запах крови? Или горячие брызги у себя на лице? Как в том нашем бою, под Брекой, когда мы погнали этих драных тьмой фихшейзцев к их мамочкам под юбку? Очень спешишь на ту сторону, как я посмотрю. Ну так палач еще не ушел, могу позвать. В корзине найдется место для твоей башки.