Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Ветра нет, и мясистые розовые цветы на деревьях с неизвестным мне названием почти совсем не шевелятся. Большие серебристые звёзды стоят в чёрном ханаанейском небе неподвижно. Цикады цикают в траве, сверчки сверчат, поселенцы спят, как малые доверчивые дети, а злоумышленники двоюродной национальности то ли отказались от своего первоначального злого умысла, то ли он у них ещё не созрел.
Как бы то ни было, признаков враждебной террористической деятельности в окрестных кустах не наблюдается, если не считать сосредоточенного блуждания сутулой мужской фигуры вдоль забора. Фигура принадлежит моему напарнику по караульной службе, рядовому Джейкобсу из города Питтсбург, штат Пенсильвания (излишне, наверное, напоминать здесь, что его настоящая фамилия, имя и личный номер составляют военную тайну). Угрозы для безопасности поселенцев рядовой Джейкобс не представляет (я собственноручно проверял его винтовку перед началом смены и убедился, что она стоит на предохранителе, а патрона в стволе нет), зато моему напарнику 27 лет, и он созрел для серьёзных намерений в отношении блондинки в возрасте от 20 до 25 лет. О чём и просит меня сообщить читательницам через газету. Исполняю его пожелание. Джейкобс предпочитает, чтобы будущая избранница была из города-героя Хайфы и окрестностей, желательно – сабра, но тут уж он, по-моему, преувеличил.[24]
Итак, Самария, далеко за полночь. Вдали на горном склоне видна цепочка огней – это уличные фонари в арабском селении Бака эль-Гарбие, название которого при всём желании не может составлять военной тайны. Я не слишком много знаю про это селение; успел заметить, что там есть три мечети, бензоколонка и несколько ресторанов восточной кухни.
Помню, что на следующий день после гибели рава Кахане кто-то из его последователей застрелил здесь двух арабов и скрылся на машине марки “пежо” в направлении автострады Шхем-Дженин. Помню ещё, что в Баке живёт коренастый садовник Джамаль, чьё апельсиновое удостоверение личности каждое утро передаётся на наш КПП, потому что Джамаль много лет работает в поселении Неве-Багад и мы его впускаем в ворота даже без специального разрешения от начальника местной охраны. Белый “мерседес”, на котором Джамаль приезжает пропалывать грядки и клумбы поселенцев, остаётся обычно стоять на площади перед поселковым советом, пока его хозяин возится с зелёными насаждениями.[25]
Совместно с Демьяном Кудрявцевым
[март 1992. Время]
В единой, но неделимой столице Государства Израиль перевелись часы. Дело было в полночь, декретно объявленную часом ночи, причём не только у нас, но также в России и Казахстане. Всего же стран, декретировавших в ту нелетнюю ночь летнее время, было на свете 52.
Вино было допито, и Евровидение (то есть наше пока ещё, еврейское видение) уснуло, и чай выкипел из себя – мы сидим и курим в три трубы. Труба первая: Кудрявцев Демьян Борисович, 1971 г.р., еврей, беспартийный, город исхода – Санкт-Ленинград, жена и дети (2 и 1 соответственно). Труба вторая: Носик Антон Борисович же, 1966 г.р., еврей, партийный, город исхода – Москва, жена и дети (1 и 0 соответственно). Третья труба солировала, полная печали, и отменно мешала. Партийная. Ликуд. Этот может.
…Я помню себя ребёнком. По радио объявили декрет большевиков. Что время сдвинулось на час на советском глобусе. Дедушка страшно ругался, мама даже вбежала в комнату, просила: “Ну пожалуйста, не при детях!” Дедушка просто пошёл пятнами весь. Он кричал: “А что они ещё хотят декретировать?! Может, небо? Может, солнце мне тут декретом заменят на…” Дальше мама велела забыть.
Не только дедушка умер, но и большевиков днём с ружьем не сыщешь в их вчерашней колыбели (она же, к слову, моя). А время по-прежнему декретное в 52 странах мира, включая нас. Финансовая комиссия кнессета обещает сэкономить 20 миллионов шекелей на этом декрете.
…Я помню себя ребёнком. Соседи справляли Пасху. Яйца на их столах – во все цвета радуги. “Папа, давай отмечать Пасху!”
– Нет, сыночек, это предрассудки, они свойственны глупым людям.
И через несколько дней: “Папа, ну давай и мы будем глупыми людьми!”
Папа хотел оставаться умным. По-своему это ему удалось, и он об этом до сих пор сожалеет.
Мы выросли, стали дееспособны, подписали Версальский мир. По его условиям нас отнесло за тридевять сот от папы, расселило по обе стороны улицы Аза, и налоговое управление запомнило нас в лицо. Жизнь в государстве победившего сионизма была нами построена так, как и задумана: шумно, бестолково и ненавязчиво. А в одну прекрасную ночь мы допили вино и обнаружили, что стрелки часов вновь движутся не ходом времени, а столь обидным для покойного дедушки декретом.
И море, и Гомер – всё движется декретом, сострил один из нас. Эту фразу, пожалуйста, выкинь, серьёзно сказал второй. Не выкину, потому что это как раз серьёзно. Мы действительно живём в декретном времени.
Хуже того. Мы живём в декретном месте.
Но ведь это ужасно. Дедушка бы нам не простил. Да нет уж, лучше в декретном, чем в подмандатном. Впрочем, откуда вам знать.
Мы приехали в Государство Израиль весной 1990 года. Нам было доподлинно известно, что в этом государстве проживают евреи, общим числом 3,5 миллиона человек, соседствуя с арабами, друзами, черкесами и др. Ожидалось: социализм, бюрократия, жара и грязь, кругом евреи, к сожалению – не одни, салатный спектр военной формы до конца перспективы (оптической? временно́й?), вечные камни, фрукты и овощи, комары и мухи, молоком и мёдом, огнем и мечом. Оказалось: социализм, бюрократия, жара и грязь, кругом евреи, к сожалению – не одни, салатный спектр военной формы до конца перспективы (оптической и временно́й), вечные камни, фрукты и овощи, комары и мухи, молоком и мёдом, огнём и мечом. Но ещё вдруг оказалось, что не в этом дело.
“А в чём, а в чём, а в чём?” – балованным ребёнком заливалось в обиженном сознании наше второе “мы”, альтер нос. Мы же так всё хорошо угадали, почему же догадки наши оказались неприменимы на практике? Почему ни это государство, ни наша в нём жизнь не вписываются в правильную, равнобедренную, заранее выученную и отшлифованную на чемоданах схему?
А потому, милейшие, рассудительно говорит наше первое “мы”, разливая по чашкам, что в эту схему вы забыли вписать себя. Социализм и бюрократия, жара и грязь равны самим себе, покуда смотришь на них с почтительного расстояния в тридевять сот. А когда изнутри, то они равны только тебе. Это твоя грязь и твоя бюрократия, чтобы ты только чего не перепутал. Действительно, соглашаемся, отпив из чашки: такого в страшном сне не предусмотришь.
