Существовала тогда контора с длинным названием «Комитет 18 августа 1814 года». Точнее говоря, Инвалидный фонд («инвалидами» тогда называли не только увечных, но и пожилых, отслуживших свой срок солдат). Большая часть таких солдат давным-давно потеряла связь с родиной (служили тогда по двадцать пять лет), и идти им было просто некуда. А потому и для калек, и для просто стариков строили «инвалидные дома», где они жили на пенсии. Всеми капиталами, отпускавшимися казной на эти дела, как раз и заведовал Комитет, и деньги там крутились огромные. Вот только получилось так, что касса Комитета почти 20 лет служила личной казной начальника канцелярии Политковского – при самом тесном содружестве казначея Рыбкина (каковы фамилии, а?). Никаких особо сложных и запутанных махинаций для этого не устраивали: Политковский попросту брал деньги из кассы – правда, каждый раз добросовестно оставлял записку. А поскольку ему это за двадцать лет в конце концов надоело, он взял да и написал Рыбкину записку едва ли не на всю сумму, 930 тысяч рублей серебром (хотя на деле присвоил тысяч на двести больше). Ну, а Рыбкин все эти двадцать лет старательно фальсифицировал отчеты, чтобы дебет сходился с кредитом. За это время Комитет пережил несколько ревизий – но они всякий раз производились чинами Военного ведомства, не особенными Архимедами в математике (да и о военном министерстве в связи с этим кружили кое-какие неприглядные слухи).

В общем, двадцать лет Политковский процветал: стал тайным советником и камергером, был принят при дворе, вся Москва знала, что он проигрывает в карты баснословные суммы, содержит по моде того времени известную балерину и осыпает ее бриллиантами. При том, что особых имений и капиталов у него не имелось.

То ли шепотки пошли чересчур уж настойчивые, то ли Третье отделение что-то накопало… В общем, на очередную ревизию нагрянули уже не военные (которых Политковский всегда встречал хорошим застольем), а подчиненные Василия Татаринова, нового главы департамента гражданских отчетов, должность, название для которой – генерал-контролер – ему придумал сам Николай I. Это уже были люди, тертые в финансах бухгалтерии и на застолья поддававшиеся плохо. Едва почитав кое-что, они хмуро переглянулись и принялись опечатывать кассы казенными печатями.

Тут Политковский как-то очень скоропостижно скончался (а впрочем, давно ходили слухи, что он всегда держит в бумажнике яд). Выкрутиться оставшимся в живых не было никакой возможности: и Рыбкин, и его помощник прекрасно знали, что в кассах под верхним слоем кредиток лежит всякий хлам… Рассчитывая, должно быть, что повинную голову меч не сечет, они кинулись к главному ревизору и, перебивая друг друга, принялись виниться, как водится, сваливая все на Политковского, который протестовать уже не мог.

Рыбкина лишили чинов и всех прав состояния и сослали в Сибирь, справедливо полагая, что за двадцать лет и у него к блудливым ручонкам кое-что прилипло.

Еще о чистой уголовщине. «Цивилизованная» Европа давным-давно освоила убийства с помощью взрывчатки. Еще в конце XVI века под пригородный дом короля Генриха Шотландского скверно относившиеся к нему лорды заложили изрядное количество пороха (о чем, историки подозревают, прекрасно знала заранее королева Мария Стюарт). Рвануло на совесть, дом разлетелся в щебенку (правда, полной ясности нет, есть версии, что король не погиб при взрыве, а был выброшен взрывной волной в сад, где его тут же придушили, потому что такое дело следует непременно доводить до конца).

Россия от этаких технических новшеств отставала. Правда, идеи возникали и раньше. В 1742 году дворцовый лакей и два гвардейских офицера подкатили под спальню императрицы Елизаветы бочку с порохом, но что-то у них не сложилось, и всю компанию там же и прихватили. Позже, при Екатерине, знаменитая «мучительница и душегубица» Салтычиха, узнав об измене любовника, тоже пыталась его подорвать, но там струсил исполнитель и отказался. Зато при Николае в буквальном смысле слова грянуло. Даже дата известна точно: 14 сентября 1834 года. Во дворце блестящего гвардейца князя Шаховского, в подвале, аккурат под кабинетом его жены взорвался немалый пороховой заряд: все внутри перекорежило так, что, будь там княгиня, она бы непременно погибла (она в кабинете и проводила бо́льшую часть времени, но, на свое счастье, незадолго до взрыва куда-то вышла).

Событие было в прямом смысле слова шумное. Доложили императору, начали следствие. К тому времени уже «вся Москва» знала, что князь с княгиней, выражаясь современным языком, живут раздельно – исключительно из-за многочисленных измен князя и рукоприкладства. Так что особенно долго искать главного подозреваемого не было нужды…

И, как только началось следствие, следы моментально потянулись к блестящему гвардейцу. Сначала обратили внимание на странное поведение собак. В точности как в рассказе Конан Дойла «Серебряный»:

«– Вы обратили внимание на странное поведение собаки? – спросил Шерлок Холмс.

– Собаки? Но она никак себя не вела!

– Это-то и странно…»

В точности, как в рассказе, собаки на княжеском подворье вели себя странно – то есть ни одна не залаяла. А значит, приходил кто-то свой, прекрасно им знакомый… Сыщики быстро нашли свидетеля, незадолго до взрыва видевшего поблизости на дороге ехавшего на дрожках офицера – и опознавшего в нем князя Шаховского. Откуда взялся порох, тоже дознались быстро: из артиллерийской лаборатории военного ведомства – причем с «накладной» пришел малый, простодушно назвавшийся «дворовым князя Шаховского» – правда, фамилию назвал явно вымышленную.

Улики были серьезные, но, как ни крути, все же косвенные. Прямых не имелось. И князь, задействовав все свои великосветские связи, стал помаленечку выскальзывать из лап закона – а там дело и вовсе было решено прекратить за недоказанностью.

Однако Николай, ознакомившись со всеми материалами дела, вынес свое решение: «Хотя его императорское величество и не находит в произведенном следствии юридических доказательств к обвинению полковника князя Шаховского, не менее того по предшествовавшей зазорной супружеской его жизни и по многократным враждебным противу жены своей поступкам, его величество признает необходимым принять меры к ограждению ее от оных на будущее время и вследствие того повелеть соизволил полковника князя Шаховского перевесть на службу в один из полков Кавказского отдельного корпуса, выслав его немедленно из Санкт-Петербурга».

Быть может, император попросту вспомнил слова (пусть и не любимой им) бабушки Екатерины: «Кроме закона, должна быть еще и справедливость…»

Но это все, пожалуй, цветочки – казнокрадство, покушение на убийство… Дошло до того, что императора, по сути, ограбили в его собственном дворце!

История подлинная. Известный берлинский художник Франц Крюгер написал портрет самодержца, который императору крайне понравился, – и тот велел принести немцу в награду золотые часы с бриллиантами. А чуть позже к нему попросился на прием чуть сконфуженный мастер кисти. Оказалось, чиновники дворцового ведомства часы ему принесли, и точно, золотые – но вот из гнездышек были аккуратно выковыряны все бриллианты… Рассерженный Николай приказал бриллианты немедленно разыскать и с философской грустью признался художнику: