а кинув удивленный взгляд на Александру, негромко хмыкнул.

– Это дела не меняет.

Он махнул рукой, и Марья Моровна заметила платок на его ладони. Лицо ее тут же исказилось, она бросилась к столу и схватилась за графин с водой.

– Оставь, мне лучше, – сказал Кощей.

– Кто посмел? – рявкнула Марья Моровна, рыская глазами, и тут же с ненавистью уставилась на Александру. – Ах ты, живое мясо! – Она замахнулась тростью.

– Оставь, Мари. – Голос Кощея прозвучал свинцовым. – Оставь, я же сказал, что он мне нужен. Хочешь нарушить мои планы?

Немедленно опустив трость, Марья Моровна склонилась перед Кощеем.

– Прости меня, я только забочусь…

– Прощаю. Отдай мне, что ты достала, и иди.

Из поясного мешочка Марья Моровна вынула крошечную шкатулку, украшенную изображениями зайца и утки, но уходить не спешила. Дождавшись, чтобы Кощей подал руку, она бережно поцеловала выпирающие старческие костяшки, а потом и место, скрытое платком. Кощей терпел, и только самый уголок его рта тянулся книзу.

– Ну иди, иди, обсудим позже, – сказал он наконец, отнимая руку.

Когда Марья Моровна вышла, закрыв за собой двери, он подсел ближе.

– Итак, сударь, вы будете свадебным подарком. – Приложив перстень к крышке, открыл шкатулку. – Подарком с секретом. Вы прибудете в столицу вместе с моим сыном, а как только увидите императрицу… – большим и указательным пальцем он достал со дна хрустальное яйцо, внутри которого, переливаясь в прозрачных гранях, парила, словно подвешенная, тончайшая железная игла, – вы вонзите это ей в сердце.

Александра содрогнулась.

– Я не пойду на это!

– Ах вот как? – Кощей подался вперед и снова схватил Александру за шею, да так быстро, что она не успела отпрянуть. – Я мог бы оставить вас себе, – громко шепнул он в ухо, стискивая, перебирая пальцами под челюстью, – высасывать, брать вашу силу и греться… греться, пока в вас не иссякнет живое пламя… – Выдохнув холодным в висок, он добавил шершавое: – Сударыня…

Ужас всхрапнул, бросаясь в горло, голова колокольно загудела. Александра окаменела. Стало ясно: все, что она испытывала до этого, было не страхом, а так, вздором. Настоящий страх – вот он. Мерзкий, липкий, водит старческими губами по коже, тискает колено, берет грязным за трепещущее, беззащитное, парализует так, что ни двинуться, ни крикнуть. Грязной рукой забрался под броню и ухватил за тайное, личное, живое. Что угодно, лишь бы это прекратилось, лишь бы это исчезло! Слезы больно пролились соленым по гортани. «Петя, мне страшно…»

Игла неизбежно, словно топор палача, поднялась перед лицом. В дрожащем полусне Александра взяла ее онемевшими пальцами, не ощущая ни металла, ни ткани, и воткнула внутрь доломана.

– Вот и прекрасно, – сказал Кощей и, похлопав ее по щеке, откинулся на стуле.

Александра сидела, не в силах поднять взгляд. Смотрела только, как длинные узловатые пальцы развязали платок на ладони, а под ним, там, где еще недавно зияла рана, открылся тонкий бледно-розовый шрам.

– Дорога предстоит долгая и непростая, отправитесь завтра же утром, вместе с Константином и охраной. Имейте в виду, мой сын ничего не будет знать о нашем с вами секрете, да и о вашей маленькой тайне вряд ли догадается – и так это должно остаться, для его же блага. Я знаю, вы человек чести, и я положился бы на ваше слово, но все же лучше принять меры. Так что сейчас вы выпьете чаю, а как только съедите пирожное, уже не вспомните ни слова о том, что говорилось нами в этом кабинете. Ну же, сделайте милость, сударыня, – Кощей придвинул тарелку, – угощайтесь.

Александра зажмурилась. Сжала зубы, противясь чужой воле, пытаясь вспомнить отца, брата, дом, хоть что-то родное, что дало бы сил бороться… все виделось мутно, словно сквозь тину…

Пирожное было наивкуснейшим.

Глава 8

Прощальная записка чистого сердца

Утренние коридоры столичного дворца были темны и безрадостны. Ни отзвука ночного праздника, ни топотка, ни хихиканья, слышались только сосредоточенные шаги Петра и пофыркивание Елисея.

Вопреки ожиданиям, дорога их лежала не к императорскому кабинету и даже не в подземелья, а прочь, через черный вход, в мрачное зябкое утро, столь необычное для заката лета. Елисей, сосредоточенный и притихший, повел Петра вниз по мраморным ступеням, по дорожке белого песка и дальше в парк. Они прошли мимо фонтана в виде великанского трехголового змея, изрыгающего потоки воды на поверженного богатыря в золотых доспехах, а дальше зашагали вдоль живой изгороди, по обеим сторонам которой росли древние задумчивые липы и подстриженные шарами лавровые деревья. Под конец этой торопливой прогулки перед ними раскинулось серебристое озеро.

Тронутые дымкой, у деревянного причала покачивались узкие белые лодочки с шелковыми навесами; по кайме озера, словно оборки у юбки, колыхалась осока. Было пустынно. Несмотря на лиричность пейзажа, беспокойство холодило лопатки, передавалось с набрякшими сероватыми облаками, шепчущей травой и волнистой, будто покрытой хмурыми морщинами, водой.

У самого края причала, всматриваясь вдаль и держа руки за спиной, стояла Иверия, похожая в своей твердости на лакированного ферзя. Ветер перебирал подол черно-грозового редингота, и, глядя на строгую спину и гордую позу, Петр никак не мог отделаться от ощущения, что любое неосторожное движение опрокинет эту шахматную королеву в воду.

Позади, в уважительном шаге, выстроилась охрана, а справа стоял, замкнув руки на груди, все еще выряженный в мундир и награды Лонжерон. Петр встретился с ним растерянным взглядом, надеясь на разъяснения, но наткнулся лишь на холодное презрение.

– Ваше величество, – отчеканил Елисей, останавливаясь на почтительном расстоянии. – Князь Волконский, по вашему приказанию…

Иверия повернулась. Лицо ее было гневным и осунувшимся: ночь ушла, но оставила темные следы под глазами.

– Это еще зачем… снимите, – сказала она раздраженно, кивнув на кандалы. Петра немедленно освободили.

– Государыня, – начал он, поклонившись, – возможно ли мне узнать, в чем…

– Она при вас? – перебила Иверия отрывистым тоном, словно время заканчивалось, и вот-вот должно было случиться непоправимое. – Шкатулка, что дал вам Егор, она все еще с вами?

Петр удивленно похлопал себя по бокам.

– Да. – Коробочка обнаружилась во внутреннем кармане.

– Там еще осталось?

– Немного…

– Делайте! – Иверия стремительно зашагала к краю причала, гремя каблуками. – Вызывайте его, ну?

– С великим князем что-то случилось?

– Вызывайте!

Петр поспешил выполнить приказ. Мысль о несчастии с Егором – ибо лишь это могло стать причиной столь сильного гнева императрицы – заставила торопиться. Волнение это передалось: чужой мальчик из другого мира вдруг показался донельзя человечным, и более того – подзащитным ему, Петру, вроде младшего брата.

У самой воды Петр склонился на колено, кинул щепотку порошка