Все расселись вокруг абсолютно круглого стола, будто рыцари короля Артура, только вот без самого короля, которому присягали на верность. Пыхтел смущенно усатый Полонезов, недоверчиво косился Склокин. Начальник Управления военной разведки Ладогин, тоже армейский генерал, хитро щерил зубы. Видимо, давно был в курсе всего.

Склокин, прямой, как направленный взрыв, первым и выступил с места:

– Если это заговор, то сразу хочу заявить…

– А не надо сразу, – перебил его Василицкий с усмешкой и повторился: – Не надо сразу. Тем более что этот заговор, как вы изволили выразиться, как раз в вашу пользу.

– Это как же? – недоверчиво покосился генеральный штабист Склокин.

– А вы послушайте для начала, а после уж и мы готовы выслушать любое ваше заявление, – закинул удочку Василицкий и, убедившись, что рыбка поймана, принялся излагать: – Володя наш, конечно, всем хорош. И про присягу я помню. Тем более что мы с ним рука об руку, как родные братья, и до сего дня он мог положиться на меня во всем. Но обстоятельства сильнее нас. И давайте зададим себе лишь один вопрос: если завтра война? Если завтра в поход? Сможет ли вести нас Главнокомандующий Ермолов? Ожидаю от каждого его личное мнение. Тебя, Мальвазеев, не спрашиваю. А остальных попрошу по старшинству…

Сначала была только тишина. А потом из нее родились три коротких, но совершенно одинаковых звука. «Нет». «Нет». «Нет». Это друг за другом с пулеметной быстротой выдали Склокин, Полонезов и Ладогин. Два генерала и один маршал родов войск.

– А чтобы совесть ваша стала совсем чиста, то я предлагаю Ермолова отстранить как бы временно, только на период военных действий, а после, если его преемнику будет угодно, что же, он может вернуть скипетр и державу законному владельцу, – предложил исход Василицкий. – И поэтому можете не сомневаться более в моем личном бескорыстии. Ведь в таком случае моя голова ляжет на плаху первой.

– Никуда она не ляжет, потому как после подобной войны и возвращать особенно будет нечего, – пророчески предрек Полонезов.

– Вот я об этом и говорю, – резко ответил Василицкий и закусил костяшки пальцев. Помолчал. – …Но будет хоть какой-то шанс, а с Ермоловым он равен нулю. Володя не допустит полной мобилизации, пока уж не станет слишком поздно. И Семиградье растерзать тоже не даст. А это необходимая жертва. Иногда надо проиграть ладью, чтобы сохранить ферзя.

– Поэтому мы и предлагаем от имени нашего ведомства кандидатуру всеми уважаемого генерала Склокина, – многозначительно сказал Мальвазеев, по знаку своего хозяина вступивший в беседу. – Можно, конечно, избрать и триумвират, но мы полагаем, что одна верховная голова для дела – лучше.

– И какими же полномочиями будет наделена эта голова? – ерничая, спросил Склокин.

– Всеми, вплоть до самодурства. Был бы толк. А какой ценой – это уже ваше дело, товарищ генерал армии, – совершенно серьезно ответил Василицкий. – Хоть военно-полевые суды откройте, а оперных див пошлите рыть траншеи. Все равно иначе всем выйдет или полное обрезание, или пожизненное изучение цитат Мао Цзедуна.

– И как же вы думаете осуществить… э-э-э… скажем так, замену? – поинтересовался Склокин. – Но учтите, Ермолов как человек мне нравится, и причинять ему вред я не намерен.

– Значит, в принципе вы согласны? – улыбнулся с некоторой скорбью в глазах Василицкий. – А никакого вреда и не выйдет. И штурмовать Кремль тоже не нужно. Все случится гораздо проще. Именно потому, что бедный Володя мне доверяет. Себя, свою семью, свой дом и свою охрану. Завтра вечером, в Огарево. Он не станет рисковать близкими и подпишет добровольную отставку. Но прежде объявит чрезвычайку и назначит вас, генерал, своим преемником. В армии вас любят, спокойствие в столице я обеспечу. А у маршала Полонезова под контролем ядерный арсенал страны. А вы, товарищ Ладогин, заблаговременно блокируйте сомнительных военачальников. Сбор завтра в десять вечера, здесь. К ночи и поедем.

– Почему так скоро? – спросил с сомнением Полонезов.

– Чтобы лишние ласточки не летали с весной по соседским сеням, а слухи по ушам. Для вашей же безопасности. Да и чего тянуть? Отныне наше время – золото, – пояснил Василицкий.

– Но если это все ловушка? Не в смысле, что вы ее подстроили, а может, вы и сами пешка в чужой игре. Мы в Огарево, а нас там уж поджидают и за государственную измену в трибунал? – никак не мог успокоиться надоедливый Склокин.

И опять вмешался по сценарию скользкий Данила Егорыч Мальвазеев, человек с размытым, плоским, словно блин, лицом и оттого особенно неприятный, как кусачий скорпион:

– Никак не возможно. С сегодняшнего дня охранные системы внутри резиденции и по периметру работают исключительно на нас. И мышь не просочится. И жаба не квакнет, чтоб мы тотчас не услышали.

– Это так, – подтвердил Василицкий. – А я уж устрою, чтобы резиденцию Ермолов завтра не покидал. И каждое слово и шаг его будут нам известны. А теперь, как говорится, с Богом и с вами, товарищ армии генерал.

Выпроводив генералов, Василицкий велел удалиться и подручному Даниле Егорычу, а сам остался сиротливо сидеть за столом. Он был так невыносимо отвратителен себе, что если бы одна часть его существа могла бы в сей миг истребить другую, Василицкий сделал бы это не раздумывая. Он подлый предатель и подлый трус, и вообще подлый, подлый… И на кого поднял руку? На человека, которого уважал безмерно и даже любил. За которым шел и в мутную воду, и сквозь медные трубы большой политической игры. Но вот не довелось в огонь. И в этом была вся причина. Оттого, что лично Василицкий за этим человеком в огонь бы не пошел. Прикрыл бы собой, выступил бы вперед, заграждая пламя. Но следом – нет, не пошел бы. А вокруг уже чуть ли не горело. Словно на таймере взведенной бомбы, когда до срока осталась одна хилая минута и не успеть ни разрядить ее, ни унести для безопасности вон. Только и хватит, чтобы крикнуть: «Ложись!» – а более ничего.

Он восхищался Ермоловым еще до недавней поры, как тот вот уже не один многострадальный год крутится и вальсирует над пропастью, не позволяя и упасть, и не давая шанса себя столкнуть. Это были просто чудеса ловкости и гений дипломатии, ювелирные кружева, где рассчитан каждый жест и взгляд. И ничто не помогло. Василицкий даже не искал объяснения провала этих невероятных стараний, кои любую другую державу, пусть и захудалую, вывели бы на олимп международного авторитета. Парадокс и семь лет невезения, как иногда повторял сам Ермолов. Но теперь – res redit ad triarios, в том смысле, что дело дошло до крайности. И мир сошел с естественных своих путей и пребывает в безумии. Ничего и никому не принесет эта война, еще меньше, чем некогда Гитлер дал Германии. Да, Россия будет уничтожена, и ее погорелый остов разделен навсегда, и что? Тогда вчерашние союзнички-шакалы стравятся меж собой. А бессильная, выбракованная сука Объединенная Европа только и сможет, что наблюдать, вяло и беззубо протестуя против того, что не в ее власти остановить. Конечно, на пепелище со временем вырастет новая трава, и новые племена лангобардов-варваров заселят Третий Рим. Но генерала Василицкого это мало сказать что не утешало. Он служил одной-единственной стране, как его некогда учили и вбили в него накрепко и на всю жизнь, и без этой страны не было никакого смысла в его службе. Василицкому глубоко хотелось плевать на то, что возродится в будущем, и что род людской неистребим, и волны истории многообразны и бесконечны. Для него история имела свой конец, и конец вполне конкретный, а далее простиралась бессмысленная и мертвая зона. Он, боярин Нового времени, хотел видеть себя только боярином российским, и никаким иным, и даже смерть свою не желал менять ни на что другое. И вот, стоя с опущенной головой перед четким выбором «друг или долг», генерал выбрал второе из двух, и непросто далось ему это мучительное решение.