Бен-Амин, почти не думая о том, что делают его руки, насаживал одну птичку за другой, аккуратно устанавливал механизм для пения. А уши помимо его воли слышали все, что доносилось, отражаясь от необъятных дворцовых сводов, из-за чуть приоткрытых дверей палаты для совещаний, и особенно разгневанный и растерянный голос самого императора Алексея. Монарх жаловался и упрекал, негодовал и скорбел. И виной тому был дальний сосед, северное княжество Киевское. Нет никакого покоя от этих русичей! И сила их растет прямо на глазах! Еще вчера этот ничтожнейший Ярослав сватал свою дикарку дочь за короля франков, а ныне его внук пошел войной на земли Фракии, исконное владение Византии, разорил их и вывел много людей в рабство. Нет, погибель вечному царству Константина придет не из Рима! Она явится в облике неотесанных северных князей и их дурно пахнущих смердов, не знающих изящества цивилизации, едва говорящих по-гречески, новокрещенных язычников, пьющих варварский напиток из меда пополам с бычьей кровью. И все здесь, в граде золотом, будет попрано их грязной пяткой. И кто некогда думал, что этих северных дикарей возможно приручить и приобщить к жизни империи, пусть вспомнит бешеного Ольгерда, с неслыханной наглостью прибившего свой грубый щит к вратам священного города. И пусть вспомнит, как варвары разрушили Рим. Их много, и они жадны и сильны, и хоть именуют себя православными христианами и отсылают богатые дары Патриарху, а сами блудят в своих землях, безбожно сквернословят и поднимают руку на собственных братьев. И теперь этот презренный Владимир, новый Киевский князь, счел себя равным императору и даже принял дедовское имя Мономах. Если и далее так пойдет, то в один прекрасный день этот вонючий северный князь заявит свои права и на престол Константина.

Еще долго жаловался и упрекал император за то, что не может сейчас воевать с диким соседом, и что погибель придет с севера, и что рано или поздно смутное Киевское княжество пожрет его прекрасную Византию. Император сильно преувеличивал настоящее, но нельзя сказать, что угрозу будущего он сильно преуменьшал. Бен-Амину сделалось тревожно. Нет, совсем не хотел он, чтобы сияющий золотом град Константина заняли для себя северные варвары. И может, это не случится при нем и при его сыне. Но сотни иудеев, нашедшие здесь приют, рано или поздно его лишатся. И жаль было города, такого несравненно прекрасного, в который Бен-Амин был влюблен как в женщину. И что с того, что на его век хватит?! Придворный ювелир желал, чтобы Константинополь стоял вечно, и вечно рычали львы у трона базилевса, и вечно пели золотые птички, сделанные искусными руками, и сбегали пышные в зелени террасы к берегам Пропонтиды. И тут, поколебавшись лишь мгновение, Бен-Амин решился.

Нет, конечно же, не существовало такого условия, когда он мог бы напрямую обратиться к императору. Но вот направить послание принцессе Анне с просьбой об аудиенции – да, это было возможно. Тот же царедворец Епифан за небольшой кошель золотых монет и выступит посредником в деле.

Принцессе, слишком нежной и тонкой, Бен-Амин, однако, не стал излагать все свои намерения, а только предложил через нее помощь для императора в киевском затруднении. Уверил, что имеет сказать некий секрет, который, возможно, и предотвратит будущую угрозу и вернет ее отцу покой. Принцесса Анна, почуяв женской интуицией правду в словах ювелира, немного подумала и пообещала устроить так, чтобы отец принял его в своих ночных покоях.

Разговор его с императором произошел, как и хотел того Бен-Амин, наедине, в тишине спальной палаты, душной от благовоний. Император возлежал на царском ложе, и пространство возле него было освещено двумя масляными лампами тонкой восточной работы. Ювелир, как и требовал того дворцовый этикет, упал перед базилевсом ниц и так пребывал до тех пор, пока император не позволил ему подняться с ковров.

– Говори! – повелел ему Алексей, первый император династии Комнинов.

И Бен-Амин торопливо, но очень связно и складно поведал императору об изумрудном камне и его предназначении, умолчав благоразумно о том обстоятельстве, как, собственно, чудесный глаз духа попал в его руки.

– Покажи! – повелел опять император, выслушав до конца.

Ювелир повиновался. Хотя и осмелился предупредить своего повелителя об опасности. Но император смотрел недолго. Чуть только камень начал являть свою сущность, Алексей отмахнулся от него прочь.

– Убери. Я верю тебе, – холодным голосом приказал он. – И ты, еврей, иди. И исполни, что задумал. Потом дашь мне знать через мою дочь.

И придворный ювелир, Бен-Амин из Туделы, поспешно покинул царский покой. А у себя дома не мешкая приступил к важной и тайной работе. Много золота нужно было ему, и самого лучшего качества. И взял он из казны и яхонты желтые, и яхонты лазоревые, и лалы, и жемчуга. И выбрал прекраснейшие из них.

И на крохотной наковальне стучал он молоточками, и раздувал помощник Нафан мехи для горна, и тянулась золотая проволока и свивалась в тонкий узор. Всего восемь частей, как восемь наиглавнейших запрещающих заповедей, восемь пластин самой новейшей работы, а кое в чем и единственно изобретенной мастером, неподражаемой и совершенной в красоте. Посреди каждого куска – Соломонова печать для надежности охранения изумрудного глаза, арабские розетки с округлыми нежными лепестками, от сторонних демонов, изящные грушевидные гнезда для самоцветов. И на каждой пластине кайма из северных глаголей, на всякий случай заклятая, – против тамошних идолов. На одной из пластин, однако, ювелир Бен-Амин пустил кайму посолонь, ни за чем, а просто как опознавательный знак, на непредвиденный случай. А прежде чем крепить драгоценные камни и жемчуга, соединил все части воедино. И вышла золотая шапка богатого царского наряда, однако коническая, а не полукруглая, и каждая пластина ее могла при изобретенном им сочленении двигаться свободно, а значит, и изумрудный глаз мог дышать и жить. И верх шапки оставался пустой, и восемь лепестков создавали отверстие, через которое заключенный в неволе дух мог вытравлять из себя лишнюю злобу. Конечно, на голове такая шапка сидеть будет неудобно и натирать кожу, но ради ее красоты и величия ни один правитель не откажется потерпеть ее дурной нрав. Поистине, до сих пор никто еще не создавал ничего равного шедевру царского ювелира из Туделы. И сам он не столько заботился об удобствах носки головного убора, сколько об уютном доме для своего изумрудного камня.

Но вот за две луны работа была наконец завершена, тигли погашены, полировочные кожи и инструмент убраны в ящик, и последним в свое гнездо опустился под умелой рукой изумрудный глаз. И мигнул ювелиру, что мол, доволен. Теперь перед Бен-Амином стояла самая опасная и трудноисполнимая задача. Ее он отложил на следующий вечер, до звездной ночи, чтобы и силы двух созвездий, эгрегоров-Близнецов и атакующего небесного Скорпиона, были ему в помощь. И когда стемнело до нужной степени прозрачности, Бен-Амин, взяв священную книгу, светильник и тайный знак Давидовой звезды, направился в наиболее отдаленную из беседок своего роскошного сада. Мраморное это сооружение было самым громоздким и, на придирчивый взгляд ювелира, самым безобразным. Потому выходило его не жаль. Ведь заклятие духа по всем правилам могло сопровождаться чувствительными разрушениями и мало ли еще какими непредвиденными, роковыми обстоятельствами. И риск для жизни самого волхва присутствовал тоже. Но Бен-Амин готовил себя к настоящей борьбе, словно гладиатор в цирке, и не намеревался уступать, даже если речь шла о столь высокой цене.