Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Ганка немедленно опустилась слева от него. Рядышком.
Сердце так и стукнуло…
– Давайте отдохнем, правда, – прошептала она.
Дрожал не только ее голос – она вся дрожала от страха, и Валер, плюнув на приличия и застенчивость, обнял ее.
Ганка опустила голову на его плечо. Валер уткнул нос в ворох ее кудрявых волос.
Волосы пахли полынью. Валер обожал этот запах! Мама разводила дома хризантемы – это были ее любимые цветы, – и Валерка еще малышом общипывал листья, растирал между ладонями и нюхал, нюхал, потому что эти зимние цветы пахли летней полынью. В любое время года!
Ганкины волосы пахли полынью. Это было удивительно, но вместе с тем ничего другого и быть не могло, Валер это прекрасно понимал. Ведь он не влюбился бы в нее так… смертельно, если бы она не была именно такой, какая ему нужна, – от этих кукольных ресниц до аромата волос.
Они сидели на полу, а остальные стояли и смотрели на них.
Вдруг раздался какой-то странный звук.
Валер поднял голову и обнаружил, что это всхлипнула Валюшка. Да как громко! А через мгновение она уже рыдала и бормотала сквозь слезы что-то неразборчивое.
– Что ты говоришь, Дистельфинк? – переспросил Витки Сейтман, и Валюшка прокричала:
– Да неужели меня никто так не полюбит?!
Витки Сейтман и Азанде разом шагнули вперед, но Валюшка раздраженно отмахнулась:
– Только не говорите мне про викингов и вождей племен с их бивнями! Мне это не нужно! Мне нужно просто, чтобы кто-нибудь влюбился и вот так же с ума по мне сходил два года и… и… до самой смерти! Неужели никто не полюбит? Никто?!
В голосе ее звучало такое отчаяние, что Валеру почудилось, будто даже стены дома задрожали.
И внезапно раздался голос, он доносился снаружи – звонкий юношеский голос:
– Валюшка! Я! Я люблю тебя! Я! Никто!
Валюшка застыла с раскрытым ртом, а потом кинулась к двери с криком:
– Никто! Никто! Я сейчас выйду!
Она хотела потянуть дверь на себя, но на двери не было ручки. Ударилась в дверь всем телом, но та даже не дрогнула.
– Открой! – крикнула Валюшка Азанде.
Тот растерянно моргнул.
– Успокойся, Дистельфинк, – сказал Витки Сейтман. – Возможно, это ловушка, возможно, преследователи просто хотят нас выманить отсюда. Как сюда мог попасть еще какой-то человек, кроме нас?!
– Да он не человек! – воскликнула Валюшка. – Это мой ангел-хранитель. То есть он был моим ангелом-хранителем, потом его разжаловали в черта. Мы с ним зимой такое испытали вместе! Он меня от Гарма спас. А потом я его спасла. И он снова ангелом-хранителем стал, только уже не моим [21].
– Ты мне про это не рассказывала, – с ноткой обиды проворчал Лёнечка.
– Я никому про это не рассказывала, – вздохнула Валюшка. – Про это никто не знает, кроме меня и Никто. Я, дурочка, о нем забыла, а он меня не забыл! Не забыл! Давайте откроем дверь. Я хочу его видеть! И вы все его увидите!
– Ты что, забыла, какой там ужас, за дверью? – неприятным, каким-то лающим голосом проговорил Лёнечка. – Выйдем, а там на нас чудища набросятся. Здесь лучше. Здесь тепло, уютно…
Ганка тихонько хихикнула, по-прежнему утыкаясь в плечо Валера. Он тоже не мог сдержать усмешки. Назвать обиталище Веры и Урана уютным могли бы только Нао, Нам и Гав, первобытные люди из книжки Жозефа Рони-Старшего «Борьба за огонь».
«А ведь Лёнечка, похоже, просто приревновал Валентину к этому Никто, – подумал Валер. – Вот и не хочет, чтобы она к нему выходила».
– Валюшка! – снова раздался юношеский голос. – Выходи скорей! Он вас хочет убить своим молотом!
В голосе Никто звучал такой страх, что Валер вскочил и, протянув руку Ганке, помог подняться и ей.
– О ком он говорит? – прошептала Ганка.
– Да не верьте вы этому Никто, – бубнил Лёнечка. – Не верьте! Мыслимое ли дело – чертям верить! Пусть даже бывшим!
– Тихо! – вдруг шикнул Витки Сейтман, подняв руку. – Слушайте!
Все замолчали – и сразу услышали какие-то странные звуки, доносившиеся с крыши. Казалось, кто-то стучит по ней молотком. Сначала легонько, словно примеряясь, но постепенно удары становились все более увесистыми.
– Надо выходить! – воскликнула Ганка. – Азанде, открой скорей!
– Не могу, – виновато развел тот руками. – Не могу открыть без илю, а он канул в дверь и держит ее.
А с крыши между тем посыпалась древесная труха, бревна задрожали.
– Нас тут раздавит! – закричала Валюшка. – Никто не зря предупреждает! Витки Сейтман, Азанде, сделайте что-нибудь! Скорей! Откройте дверь!
– Не понимаю, чего вы перепугались, – проворчал Лёнечка, и как ни был Валер напряжен, он подумал, что не только любовь лишает человека рассудка, но и ревность. Вот сейчас Лёнечка, и в обычном-то состоянии отчетливо крезанутый, совершенно спятил! У него даже голос изменился, даже лицо исказилось.
«Ревность – чудище с зелеными глазами!» – вспомнил Валер. Мама так иногда говорила отцу, когда тот начинал ворчать, что она слишком долго говорит по телефону со своими студентами (зимой мама преподавала в геологическом техникуме на заочном отделении, и среди ее студентов были люди вполне взрослые).
Сейчас Валер понял, что эти слова вполне соответствуют истине, потому что у Лёнечки позеленело не только лицо, но и глаза – как раньше зеленели от страха при попытке усмирить волков.
Одно из бревен в углу комнатушки треснуло.
Валюшка и Ганка испуганно вскрикнули.
– Я вспомнил, как можно открыть дверь, запертую волшебством! – крикнул Витки Сейтман. – Мне надо соединить железо, камень и дерево для заклинания, которое открывает любую дверь. Дай мне твой нож, – протянул он руку к Валеру.
Тот выхватил нож из кармана.
– Хорошо. Теперь дерево.
Витки Сейтман вонзил нож в дверь, однако тот противно взвизгнул – и сломался.
– Это не дерево! – вскричал Витки Сейтман. – Это… камень! Как я мог забыть слова Вёльвы «Дом на том Острове сложен из камня живого…»!
Да, убогое жилище Веры и Урана преобразилось на глазах! Вместо бревен людей со всех сторон окружали грубо обтесанные каменные плиты, на головы сыпалась не древесная труха, а каменная крошка. И окна, и дверные проемы оказались плотно завалены глыбами. Комната теперь выглядела как самая настоящая пещера, и Валер подумал, что не зря ему вспомнились первобытные люди.
– Ничего, железо и камень соединены, теперь нужно дерево! – воскликнул Витки Сейтман, обернувшись. – Но где его взять?!