Одним из первых спутников жизни Леонардо во Флоренции был юный музыкант по имени Аталанте Мильоротти, которого Леонардо научил играть на лире. В 1480 году Аталанте было 13 лет, и примерно в ту пору Леонардо нарисовал, по его собственным словам, «портрет Аталанте с запрокинутым лицом», а еще набросок нагого мальчика в полный рост, со спины, играющего на лире[126]. Через два года Аталанте поедет вместе с ним в Милан и в итоге добьется успеха на музыкальном поприще. В 1491 году он прославится благодаря одной оперной постановке в Мантуе, а потом изготовит для семьи мантуанского правителя двенадцатиструнную лиру «необычной формы»[127].

Самыми серьезными и долговременными были отношения Леонардо с юношей, который поселился у него в 1490 году, имел ангельский вид, но дьявольский нрав, а потому заслужил прозвище Салаи — Дьяволенок. По словам Вазари, Салаи отличался «необыкновенной грациею и красотою» и имел «прекрасные, курчавые и вьющиеся волосы, которыми Леонардо очень восхищался». Как мы еще увидим, он не раз становился предметом намеков и замечаний сексуального характера.

Не сохранилось ни одного указания на какие-либо любовные связи Леонардо с женщинами, а иногда он делал записи, которые ясно говорят о его отвращении к самой идее совокупления между мужчиной и женщиной. В одной из книжек есть такая запись: «Акт соития и все, что стоит с ним в связи, так отвратительны, что люди скоро бы вымерли, если бы это не был освященный стариной обычай и если бы не оставалось еще красивых лиц и чувственного влечения»[128].

___

Гомосексуальность не являлась чем-то из ряда вон выходящим ни среди флорентийских художников, ни в кругу Верроккьо. Кстати, сам Верроккьо никогда не был женат, как и Боттичелли, которому тоже предъявляли обвинения в содомии. В числе других художников-геев были Донателло, Микеланджело и Бенвенуто Челлини (дважды осуждавшийся за содомию). В самом деле, l’amore masculino, «мужская любовь» — как, по словам Ломаццо, выражался Леонардо, — была во Флоренции явлением настолько распространенным, что в Германии слово Florenzer («флорентиец») сделалось эвфемизмом, обозначавшим мужеложца. Когда Леонардо работал на Верроккьо, среди флорентийских гуманистов как раз расцветал культ Платона и платонизма, что подразумевало идеализированное представление об эротической любви к прекрасным юношам. Гомосексуальная любовь прославлялась и в высокой поэзии, и в площадных песнях.

Тем не менее содомия считалась преступлением (о чем на собственном неприятном опыте узнал Леонардо), и иногда за нее преследовали. За семьдесят лет, последовавшие за учреждением в 1432 году совета блюстителей нравственности (ufficiali di notte), каждый год в содомии обвинялось около четырехсот человек, из них каждый год около шестидесяти осуждалось и приговаривалось к тюрьме, изгнанию или даже смерти[129]. Церковь видела в гомосексуальных связях грех. Папская булла, выпущенная в 1484 году, уподобляла содомию «плотскому общению с бесами», и проповедники регулярно обрушивали на нее свой гнев. Данте, чью «Божественную комедию» Леонардо очень любил, а Боттичелли иллюстрировал, поместил содомитов в седьмой круг ада — наряду с богохульниками и ростовщиками. Впрочем, Данте выказал свойственное флорентийцам неоднозначное отношение к гомосексуалам: в поэме он восхвалял одного из соотечественников, которого сам же поместил в тот самый круг, — своего собственного наставника Брунетто Латини.

Некоторые авторы — вслед за Фрейдом, голословно заявлявшим, что «пассивные гомосексуальные» желания Леонардо «сублимировались», — высказывали предположения, что его влечение подавлялось и находило выход лишь в творчестве. Возможно, спекуляции о том, что Леонардо предпочитал держать в узде свои сексуальные порывы, восходят к его собственному афоризму: «Кто не может обуздать похотливые желания, ставит себя на один уровень с животными»[130]. Однако у нас нет никаких оснований полагать, что сам он хранил целомудрие. «Те, кто во имя нравственности желает выставить Леонардо — этот неистощимый источник творческой мощи — неким бесстрастным или бесполым существом, явно рвутся обелить его репутацию, но имеют весьма сомнительные представления о том, как это лучше сделать», — писал Кеннет Кларк[131].

Напротив, и в жизни, и в заметках Леонардо очень многое указывает на то, что он нисколько не стыдился своих сексуальных желаний. Они скорее забавляли его. В разделе записей, озаглавленном «О члене», он с юмором писал, что пенис, похоже, наделен собственным разумением и порой рвется действовать, не считаясь с волей своего хозяина: «Связан он с разумом человеческим и имеет иногда разум сам по себе, и хотя бы воля человека хотела его возбудить, оказывается он упрямым и делает по-своему, иногда двигаясь самовольно, без дозволения или помышления человека; как спящий, так и бодрствующий делает, что хочет, и часто человек спит, а он бодрствует, во многих же случаях человек бодрствует, а он спит; во многих случаях человек хочет его применить, а он не хочет, во многих случаях он хочет, а человек ему запрещает. Поэтому кажется, что это живое существо часто имеет душу и отдельный от человека разум». Ему казалось нелепым, что член зачастую является предметом стыда и люди стесняются говорить о нем вслух. «Напрасно человек стыдится называть его, не говоря уже о том, чтобы его показывать, а наоборот, всегда его закрывает и прячет, его, который должен бы быть украшаем и торжественно показываем, как правитель»[132].

Как же это отражалось в его искусстве? В рисунках и набросках из записных книжек он выказывал гораздо больший интерес к мужскому телу, нежели к женскому. Рисуя обнаженных мужчин, он наделял их нежной красотой, и многие фигуры изображены в полный рост. А вот почти все женщины, которых он писал — за исключением ныне утраченной «Леды и лебедя», — одеты, причем показана только верхняя часть тела выше талии[133].