На обратном пути Питер вел машину молча, ограничиваясь лишь односложными словами в ответ на веселый щебет Моны, всю дорогу комментировавшей наиболее примечательные моменты только что завершившегося ужина. Кажется, он уже заранее предчувствовал, что последует за этой веселой болтовней, а потому принял как данность, без всяких вопросов и возражений, когда уже почти возле самого дома жена, вдруг посерьезнев, сказала ему:

– Я хочу завтра поехать в Лондон. Всего на несколько дней. Ты не против, дорогой?

Лондон! Грязные улицы, бесконечные потоки мутной воды на тротуарах, покрытые слоем копоти дома, голые деревья, и над всем этим унылым пейзажем такое же уныло-серое небо. В эту серую палитру изредка вкрапляется красный цвет автобусов, с шумом и грохотом проносящихся по улицам. Иногда попадаются редкие прохожие или неспешно ползущие такси. Такое впечатление, что в этом городе никто никуда не торопится. Он похож на старую почтенную даму, величественно ступающую по паркету с чувством собственной значимости и важности.

А все же замечательно, что она хоть на пару дней вырвалась домой и снова увидела все это.

Даже лондонские пригороды вдруг показались Моне интересными. Улицы, застроенные рядами одинаковых домиков, более чем скромных, если не сказать убогих, с обязательными задними двориками, на которых в обязательном порядке полощется на ветру только что выстиранное белье. Наверное, сегодня день большой стирки, подумала Мона, проезжая мимо. Поистине титанический труд – сохранить белье белоснежным среди всей этой копоти и грязи. Ведь железная дорога всего в двух шагах. Почему-то ей вдруг пришла в голову нелепая мысль, какой безрассудной храбростью должен обладать тот, кто решается на бракоразводный процесс. Ведь от этого человека потребуют публично перетрясти столько грязного белья. Что за глупости, право, лезут в голову!

А вот и веселая стайка маленьких детей. Носятся по улице как угорелые. Откуда только силы берутся! Но нет! Они с неизменным энтузиазмом вскидывают вверх свои чумазые ручонки и что-то кричат, приветствуя очередной проносящийся поезд. Как жаль, размышляла Мона, разглядывая веселую гурьбу из окна своего купе, что когда-нибудь эти дети вырастут или им просто надоест что ни день демонстрировать свое гостеприимство без всякого ответного отклика тех, кто сидит в вагонах. Как грустно и как одиноко, думала она, будет тогда пассажирам. Ведь на подъезде к городу их никто больше не поприветствует своими задорными возгласами и радостными улыбками, и чумазая ручонка не взлетит больше в воздух, салютуя новым гостям Лондона.

Мона решила остановиться в родительском доме. После смерти герцогини Питеру и в голову не пришло предъявить права на особняк отца на Ланкастер-Гейт. В отцовском доме безраздельно хозяйничал его младший брат Алек. Питер же снимал небольшую квартиру на Маунт-стрит, но после женитьбы квартиру заперли на замок, и там никто не жил. Перспектива оказаться одной в нежилом доме под неусыпным надзором ветхой смотрительницы показалась Моне совсем не радужной. Тем более что леди Вивьен пришла в восторг, узнав о ее предстоящем визите в Лондон. Замужняя дочь, да к тому же маркиза, большая удача в разгар светского сезона. Мона не нашла никаких перемен в родительском доме. Даже в ее спальне и в будуаре все осталось так, как было пять месяцев тому назад. Такое впечатление, что она никуда и не уезжала.

– Как долго ты планируешь оставаться в Лондоне, дорогая? – поинтересовалась у нее мать мимоходом, всецело поглощенная рассказом о разводе ближайшей приятельницы и описанием фасона своего нового платья.

– Пока еще не решила, – уклончиво ответила Мона. – Думаю, день, самое большое, два.

Питеру она сказала, что уезжает на неделю. Но в момент прощания ей вдруг стало совестно. Она видела, что ее отъезд очень огорчает мужа. В пустом купе она прильнула к нему и прошептала:

– Не скучай, дорогой! Я вернусь очень скоро. Вот куплю себе новую шляпку и сразу же домой.

Питер лишь грустно улыбнулся в ответ. Лишь много позже Мона поняла, что улыбка была не просто грустной. Она была горькой. Питеру и в голову не пришло предложить жене свои услуги в качестве сопровождающего. В душе он чувствовал, что Моне необходимо какое-то время побыть одной. И хотя для него была непереносима даже мысль о том, что Мона уезжает, он и не подумал перечить или возражать. Ибо что значат его собственные чувства в сравнении с ее желаниями?

Поезд медленно тронулся, и Мона, бросив последний взгляд на Питера и верного Вогса, стоявшего на платформе рядом с мужем и энергично махавшего хвостом, словно желая хозяйке доброго пути, внезапно пожалела о своем скоропалительном решении ехать в Лондон. Ей даже захотелось спрыгнуть с поезда, догнать их и всем вместе снова вернуться домой. Туда, где она прожила уже целых пять месяцев под надежной защитой мужа. Но постепенно жажда жизни и новых впечатлений, столь свойственная молодости, взяла верх. Ее охватило ликование. Свобода! Она снова свободна, и столько всего интересного впереди.

Вечером леди Вивьен устраивала у себя дома небольшой прием и попросила дочь остаться. Мона, собиравшаяся в театр вместе с Сэлли, поколебавшись немного, позволила себя уговорить. Большую часть дня она потратила на покупки. После долгих месяцев в деревенской глуши, где ей иногда казалось, что ее просто похоронили заживо, Мона обнаружила, что все ее вещи безнадежно устарели и успели выйти из моды. А столичные магазины были битком набиты самыми разнообразными сокровищами на любой вкус. Они притягивали и манили своим изобилием, и устоять перед такой красотой было просто невозможно. После чая в одиночестве Мона отправилась в кино, почувствовав себя маленькой девочкой, оставленной на время без присмотра гувернантки, или школьницей, сбежавшей с урока. Сентиментальная мелодрама растрогала ее до слез, а комедия, изобилующая грубыми, почти балаганными трюками, показалась неожиданно смешной. Она ведь уже совсем забыла, что такое смеяться по пустякам. Даже музыкальное сопровождение она нашла очень милым и вернулась на Белгрейв-сквер в самом приподнятом настроении. Как раз прозвучал гонг, приглашающий хозяев переодеваться к ужину. Верная Аннет уже места себе не находила, недоумевая, куда могла запропаститься ее крошка Мона и не случилось ли с ее любимицей чего-нибудь ужасного.

На кровати Мону поджидало приготовленное заранее нарядное платье из золотисто-желтого гипюра. Оно как нельзя лучше подчеркивало хрупкость и изящество ее фигуры и гармонировало с ее юным обликом. В нем Мона была похожа на весенний солнечный лучик, весело скользящий по стенам комнаты. Неожиданно Мона отбросила наряд в сторону и, почти стыдясь своего порыва, предъявила служанке сверток с сегодняшней покупкой. Великолепное платье темно-рубинового цвета, похожего на каплю густой крови, неслышно выпало из бумаги и легло на кровать широким полукругом многочисленных складок. Мона тут же натянула его и внимательно оглядела себя в зеркале. Что ж, наряд идеально соответствовал ее нынешнему состоянию духа; беззаботность на грани беспечности и страстная жажда жизни. Сквозь шифон проступила ослепительная белизна ее рук и плеч, а обнаженная спина, горящий взгляд, кольца смоляных кудрей, свободно рассыпавшихся по плечам, завершали общую картину. Не юная дебютантка, а изыскано прекрасная дама стояла перед зеркалом. Впервые в жизни она подкрасила губы, отчего природная бледность стала еще более заметной.