двадцать лет, старые блокноты не сохранились, годы выветрили из памяти многие имена и детали, но я все-таки попытаюсь рассказать вам, как было дело…

* * *

Начало шестидесятых. Лето. Утопающий в садах маленький южный город на берегу рукотворного моря.

В маленьком этом городе есть огромный завод, известный на всю страну. В самом дальнем углу заводской территории площадка, пересеченная, словно тыльная сторона старческой ладони, ржавыми узловатыми венами железнодорожных путей, заросших густым бурьяном. Это так называемый «черметовский» участок, кладбище отжившей, износившейся техники, дожидающейся своей очереди в мартен. Груды искореженного, мертвого металла, когда-то верно послужившего человеку, громоздятся вдоль путей.

Сюда не долетает гул цехов, людские голоса — только мыши попискивают в траве, да вверху над ними орут горластые желторотые скворчата, уютно себя чувствующие в приспособленных под гнезда разбитых фарах паровозиков-«кукушек». Старые паровозики тоже ждут своей очереди — на переплавку.

* * *

Многие мальчишки в детстве мечтают стать машинистами. Но у Васи Швеца на это все основания. Дед его еще до революции водил поезда по Екатерининской дороге, а в гражданскую носился по громыхающим просторам на бронепоезде имени товарища Худякова с легендарным матросом Железняком во главе. Отец до войны работал на заводе, в транспортном цехе. Отсюда, в грозном августе сорок первого, повел на Урал эшелон с заводским оборудованием, да не добрался до места назначения — сгинул где-то в пути, в огненной круговерти…

Отца Васек не помнил — слишком уж мал он был в том дымном августе сорок первого года. Но запомнил Швец-младший, как уже после победы однажды громко постучали в дверь, и, поскрипывая костылями, порог переступил высокий военный в черной железнодорожной шинели. Мать бросилась навстречу, а Васек, узрев на погонах белые паровозики, а в лице пришедшего — знакомые черты, радостно закричал: «Папка, папка приехал!»

Но был то не отец, а давний отцов приятель и сослуживец, дядя Игнатий, — тоже машинист. В тот вечер они долго сидели за столом, пили чай с шипучим сахарином, привезенным Игнатием; он рассказывал, мама плакала, а Василек уяснил для себя одно: отец не вернется никогда. И могилки его на земле — не существует.

— Бомба попала прямо в паровоз — хоронить некого было… Теперь уж и разъезда того не припомню. А я был в конце состава, на «толкаче», очухался в госпитале аж через месяц. Так и не знаю, кого благодарить, кто меня из того пекла вытащил!

Только эти слова и запомнил мальчик, засыпая на руках отцова друга, вдыхая запахи угля, железа и горьких ветров войны…

Окончил Васек железнодорожный техникум, в железнодорожных войсках отслужил срочную. А вернувшись домой, пошел на завод, в тот самый транспортный цех, где до войны работал отец.

— Это прекрасно, — сказали ему на заводе, — что у нас в резерве объявился помощник машиниста с армейским опытом. Но сейчас нам позарез нужны слесаря-ремонтники: переводим наши паровозики на мазут, чтоб копоти было поменьше.

В слесаря, так в слесаря — дело знакомое. А вскорости Васек благодарил судьбу в лице кадровика, определившего его в бригаду слесарей. И вот почему.

Однажды ремонтировали они маневренный тепловоз, и какой-то там детали к воздушному тормозу под рукой не оказалось.

— Не знаешь, где взять? — пришел на выручку Афанасий Мащенко, мужик опытный, башковитый, к тому же мастер на все руки. — Дуй на «черметовскую» линию, сними с какого-нибудь старого котла все, что тебе нужно. Там этого добра — хоть греблю гати!

Пустырь встретил Василия настороженной тишиной, прерываемой лишь птичьим щебетом да стрекотаньем кузнечиков. Унылые остовы паровозиков. Кипы железного лома. Пыльные травы. Покой. Запустение.

Раз-другой обошел вереницу стареньких «кукушек». Казалось бы, чего ходить-то: забирайся в любую будку, снимай необходимое. Однако Васек уйти не может: то ли непривычная для уха кладбищенская тишина, то ли вид печальных этих паровозиков, по ступицы утопающих в траве, так разбередили душу. Бредет Васек вдоль шеренги мертвецов, чувствует, как сердце стучит до странности учащенно. Бредет, а сам нет-нет, да и оглянется — тянется взором к паровозику, на боку которого сквозь грязь и старую копоть четко проступает цифра 7565. Что за магическая цифра такая?

Словно магнитом притягивает паровозишко парня. Подошел, сковырнул ногтем с заводского клейма прилипшую грязь: ба, да он совсем молодой еще, сорокового года рождения, даже его, Васьки, на год моложе!

Поднялся в будку, постоял малость, да так и не достал из кармана разводной ключ и отвертку. С трудом дождался конца смены, — домой не шел, а бежал. И скорее — к шкатулке, где семейные снимки хранились.

Вот она, фотокарточка искомая. Вовсе не пожелтела, будто вчера снимали. А на ней отец — в спецовке, в козырькастой фуражке с молоточками, молодой, Васькиных лет, и улыбающийся! Рядом — дядя Игнатий в тужурке с петлицами, а за спиной у них — паровозик, и на тендере его четко виден все тот же номер — 7565!

* * *

Какой уж тут сон, еле дождался рассвета. И началась с того утра у Василия двухсменная трудовая пора: в цехе само собой, старается от ребят не отстать, а сердцем — там, на «черметовских» путях. Домой после смены не торопится — спешит к «своему» паровозику. Для начала оборвал бурьян вокруг, обеспечил подход к рабочему месту. Паклен обзавелся, керосином — ржавчину очищать. Выпросил на складе пару ведер небесно-голубой краски, резонно смекнув: надобно паровозу сперва внешний облик вернуть, чтоб его ненароком не порезали на металл до того, как он от газорезчиков своим ходом сбежит…

Дома мать всполошилась — приходит Васька домой затемно, с ног валится. Что-то с сыном творится непонятное: пить вроде бы не пьет, всю получку домой приносит. Однако отцовский инструмент зачем-то из чулана унес куда-то.

А Васек только отшучивается, ни матери, ни товарищам по работе — ни слова. Однако вскоре понял: не под силу одному такая работа. Да и зачем скрывать от друзей, разве он что-нибудь плохое затеял?

— А мы давно уже «в курсе дела», — сказал ему Мащенко. — Все ждали, когда ты дурью маяться перестанешь и на помощь позовешь. Тоже мне, одинокий рыцарь печального образа!

Наутро в кабинете начальника цеха произошел крупный разговор. На просьбу комсомолии — разрешить отремонтировать паровоз № 7565 в цеховых условиях — начальство категорически возразило:

— Нечего всяким барахлом цех загромождать, и без того повернуться негде.

— Никакое это не барахло, я его сам осмотрел, — вмешался Афанасий Мащенко, — паровозик крепкий, а котел, головой ручаюсь, еще тридцать лет пыхтеть будет.

Начальник аж вскочил со стула:

— Нужна мне твоя голова!