Гадюка, внешне мало похожий на брата, с неподвижным пустым лицом и коротким ёжиком чёрных волос, гибко скользнул впереди Филина. Гадюка редко разговаривал и вообще нечасто издавал какой-либо шум — умел он двигаться неслышно и быстро. Зеленоватые, в чёрную крапинку, редко мигающие глаза его были мёртвыми и преображались только в тот момент, когда он бросался на добычу.

Боцман, вошедший на сумеречную половину вслед за Филином, наоборот, был крупным шумным человеком с тяжёлой одышкой — основательно за сорок, седина в густых волосах, клочковатые бакенбарды, которые он имел привычку приглаживать пальцами, отчего они только сильнее топорщились. Гадюка предпочитал ножи, веревки и небольшие пистолеты, Боцман любил АК и обрезы. Гадюка всегда одевался во всякое необычное шмотьё вроде резиновых штанов от гидрокостюма, обтягивающие тёмные свитера или сетчатые безрукавки, на ноги натягивал узкие, сплетённые из полосок кожи туфли или мокасины, а Боцман носил плотные широкие штаны, фуфайку и тупоносые армейские ботинки. Возраст, внешность, манера поведения — всё у них было разным, при этом они дружили, если это можно назвать дружбой. По крайней мере, с Боцманом, помощником главаря, Гадюка иногда играл в карты и даже разговаривал, а вот со своим нервным, вечно на что-то обиженным братом — никогда.

Голый Одноногий лежал, распятый на большом деревянном поддоне на козлах посреди помещения. Сбоку к нему подступал Скальпель, пленник выл. Левой ноги у него не было, там, где её когда-то отняли, то есть немного ниже колена, розовела гладкая детская кожа. Из неё торчали несколько скальпелей, медицинские ножницы и тонкий буравчик, по инструментам стекала кровь. Вообще на Одноногом было много крови — она сочилась из порезов на груди, плечах и животе, застыла коркой на пальцах, раздробленных и похожих на свернутые жгутиками тряпочки, она полностью залила его правый глаз, напоминающий раздавленную спелую сливу. Руки и ноги его были примотаны проволокой к железным скобам, торчащим из поддона.

Скальпель, приближающийся к поддону своей ужасной походкой, исполнял в банде роль доктора. Среднего роста, более худой, чем Жердь, с длинным носом, узкими скулами и подбородком. Ноги его напоминали огромные крюки, он переставлял их, двигаясь, как какой-то корявый монстр из фильма ужасов. Пальцы тонкие и подвижные — как ножки насекомого, а запястья — как большие волосатые пауки, нервные и копошливые, живущие отдельной от остального тела жизнью.

Одноногий выл. Но не потому, что его пытали, просто Скальпель подступал к нему с таким видом, что любой начнет икать от страха. К тому же в каждой руке его было по ножу, в одной — длинный и широкий, в другой — маленький и узкий.

Филин в Зоне говорил мало, особенно сразу после возвращения из-за Периметра, за него приказы отдавал Боцман, всегда тонко угадывающий настроения, желания и мысли главаря. И сейчас Боцман крикнул:

— Эй, стой!

Скальпель сделал ещё пару шагов, повернулся, склонив к плечу голову и покачивая ножами.

— Что? — скрипуче спросил он.

Гадюка бесшумно приблизился к поддону, разглядывая Одноногого. Тот заныл:

— Я всё скажу! Только не пускайте его ко мне!

Между Боцманом и Филином просунулся Красавчик и наябедничал:

— Да он давно готов сказать. Только Скальпелю это зачем? Ему другое интересно — что у терпилы под кожей.

Скальпель в ответ покачал ножами. Пальцы его непрерывно шевелились, перехватывали рукояти то выше, то ниже, сгибались в суставах, поглаживали лезвия.

— Всё скажу! — всхлипнул Одноногий.

— Всё мне не надо, — ответил Филин. — Про Логово расскажи.

Подойдя к поддону, он убедился, что лежащий на нем человек с одутловатым лицом запойного пьяницы находится при смерти. Скальпель шагнул следом, обозлённый Филин повернулся и толкнул его в костистую грудь.

— Он же кончается уже! Если б я позже вернулся…

Скальпель покачал головой:

— Жив, жив.

— Жив! Еле-еле душа в теле. Так, Боцман, останься, остальные пошли вон отсюда.

Когда выскользнувший последним Гадюка прикрыл за собой дверь. Филин снова повернулся к поддону. Одноногий стонал, пуская розовые пузыри. За окном тихо стучали, стрекотали и скрипели. А в комнате шептали. Нет, не Боцман — он стоял молча. И не Филин. И уж точно не отдающий Зоне душу Одноногий. Эту часть дома наполняли призраки убитых бандой людей: они смутными силуэтами проползали под потолком, скалились из щелей, их разинутые в немом крике рты корячились в окне, из теней глядели мёртвые глаза. Сгорбленные серые фигуры толпились в углах, и кто-то совсем уж страшный, длинный, тощий, как смерть, и без кожи прятался в штабеле досок, на которых спал Скальпель, иногда ворочался там, булькал горлом и неслышно постанывал.

Боцман ежился, исподтишка оглядываясь, а Филина всё это не пугало. Наоборот, ему на обратной стороне схрона было хорошо, здесь он напитывался тёмной энергией, становился сильнее. Не меньше трети призраков составляли его жертвы — те, кого убил он лично, ещё треть была делом рук Скальпеля, оставшиеся — остальной банды.

— Ну что. Одноногий? — спросил он, склоняясь над полутрупом на поддоне. — Расскажи мне, как попасть в Логово.

На «берёзовой» половине быстро поевшие Лысый и Шрам в одинаковых позах сидели на лавке под стеной. Скальпель, сделав Жердю укол, ловко вытащил пулю и перематывал раненому бок. Недовольного Красавчика снова отправили дежурить, а Огонёк ужинал. Когда Филин с Боцманом вернулись, все подняли головы и поджигатель спросил:

— Ну что?

Боцман покачал головой:

— Кончился Одноногий. А Логово… Надо же, не ожидал. В интересном таком месте находится. То есть оно посреди Свалки, мы его тыщу раз видели, да никто не догадывался.

— Идём, — ухнул Филин, подходя к столу. — Собирайтесь.

— Прям щас? — охнул Жердь, отталкивая от себя Скальпеля. — Командир, пожалей, я ж на ногах еле стою!

Филин оглядел подручных тёмными глазами:

— Скальпель, пулю достал? Вколи ему чё-то, артефакт приложи, замотай бок. Сейчас жрём, два часа на отдых и потом в дорогу. До утра на месте надо быть, чтобы Шульга во второй раз не ушёл.

* * *

Вояка закричала: «Спасайся!» — и попыталась спрятаться за ящиками.

Растафарыч с Тимуром прыгнули в разные стороны. Летевший низко над водой вертолёт открыл огонь из крупнокалиберного пулемета, и пули буквально раздробили плот. Взлетели куски древесины, щепки и обломки ящиков. Не успев схватить рюкзак, Тимур упал в холодную грязную воду. Поплыл к берегу. Тень мелькнула, на миг заслонив небо, и унеслась прочь, оглушительный рокот стал тише. Клокочущая вода вынесла к Тимуру бревно, в которое, зажмурившись, вцепилась Вояка.

Когда вертолёт развернулся над каналом и понёсся обратно, Тимур, залепив ей оплеуху, прокричал:

— Отпусти его! Подстрелят!