А убийца… настоящий убийца… Он ведь где-то ходит, возможно, готовится снова кого-то убить. Прямо сейчас. А все наши силы направлены на трех несчастных умственно отсталых.

Старший лейтенант смотрела на Витвицкого. Тот с каждой фразой становился все мрачнее. Злиться на него сейчас было совершенно невозможно.

— Виталий, не надо взваливать на себя всю ответственность за работу двух следственных групп, — Ирина мягко взяла его за руку. — И вам нужно научиться быть оптимистичнее, иначе с таким подходом можно повеситься.

— Не волнуйтесь, я не повешусь, — не то в шутку, не то всерьез — по лицу не поймешь — отозвался психолог. — Я очень хорошо осведомлен о факторах риска суицида.

Он смотрел и смотрел на Ирину, а она по-прежнему держала его за руку. Под его взглядом этот товарищеский жест с каждой секундой превращался в нечто большее. Витвицкий улыбнулся. Овсянникова спохватилась и демонстративно затрясла руку мужчины, превращая жест в рукопожатие.

— До завтра, Виталий Иннокентьевич.

Отпустив руку капитана, она поспешно зашагала прочь по коридору. Витвицкий проводил ее теплым взглядом. Развернулся и нос к носу столкнулся с Горюновым. На лице майора была ехидная ухмылка, вероятно, он наблюдал за ними уже какое-то время. Теплые чувства тут же покинули мужчину.

— Я смотрю, вы прислушались к моему совету, — продолжал ухмыляться Горюнов. — Рад.

— Олег Николаевич… я прошу… — звенящим от злости голосом проговорил Витвицкий. — Я настаиваю… не соваться со своими советами в дела, которые не имеют к вам никакого отношения.

Ухмылка сползла с лица Горюнова.

— Ты совсем офонарел, товарищ капитан? — поинтересовался он. — Не забыл о субординации?

— Я прекрасно об этом помню и готов отвечать за свои слова, — чеканя каждое слово, проговорил Витвицкий.

Майор уже не ухмылялся. Между ним и капитаном, кажется, накалился воздух. Трудно сказать, чем закончилось бы это столкновение, если бы рядом не открылась дверь кабинета и в коридоре не появился бы Кесаев.

— А, капитан, зайдите, — пригласил он Витвицкого и повернулся к Горюнову: — Олег, ты еще что-то хотел?

Горюнов покачал головой и с каменным лицом пошел прочь. Витвицкий, глядя себе под ноги, будто что-то потерял, поплелся в кабинет начальника.

* * *

В это же время на соседнем этаже, в кабинете Ковалева, перед своим непосредственным начальником сидел Липягин.

— Да, Эдик, дал ты шороху в этой богадельне.

— Московские уже накапали? — мрачно поинтересовался Липягин.

— Из гороно звонили, — сухо отозвался полковник. — Что за балаган ты устроил?

— Балаган был для московских, Александр Семенович, чтоб под ногами не мешались, — с легким заискиванием принялся объяснять Липягин. Нагоняя от Ковалева за такие штуки он не ждал, не первый год вместе работают, Семеныч знает, что он просто так прессовать никого не станет. — В результате, пока они со всякой мелочью возились, я с директрисой обстоятельно поговорил.

Липягин замолк, давая начальству время осмыслить сказанное. Ковалев смотрел на него требовательно.

— Баба она, конечно, непростая, — продолжил майор. — Где-то надавить пришлось, но разговорилась. Все трое — и Тарасюк, и Шеин, и Жарков — учились плохо, хорошим поведением не отличались. Зато имели определенные наклонности.

Он снова взял выжидательную паузу.

— Ну? — рассердился Ковалев. — Мне из тебя клещами тянуть?

— Кошек-собак мучили, над малыми издевались, — поспешно продолжил мужчина. — Один раз сочинение писали, кем я хочу стать, так Шеин написал, что после интерната хочет в медицинский пойти, потому что там можно выучиться на врача, который трупы разрезает.

— Сочинение, конечно, не найдешь уже, — задумчиво протянул Ковалев. — Да и к делу не пришьешь.

— Естественно, — закивал Липягин. — Но я с учителкой по русскому говорил, она подтвердила. И про сочинение, и про наклонности нехорошие. Говорит: «Непростой был мальчик».

Майор поглядел на Ковалева — начальник УГРО пребывал в задумчивости.

— Они это, Александр Семенович, — уверенно произнес Липягин. — Они.

* * *

Витвицкий закончил доклад, и в кабинете наступила тишина. Кесаев поднялся из-за стола, прошелся по кабинету, машинально поправил складку на занавеске.

Не выдержав затянувшегося молчания, Витвицкий сказал, глядя в спину начальнику:

— Тимур Русланович, вы поймите: психология — наука точная. Как математика, понимаете? И если дважды два всегда четыре, то четырежды четыре — всегда шестнадцать.

Кесаев вернулся к столу, поморщился:

— Давайте-ка без аллегорий и метафор, товарищ капитан. Я вам не студент-первокурсник.

— Извините, но я очень хочу, чтобы вы меня услышали и поняли! Шеин, Жарков и Тарасюк — не убийцы. После бесед с их учителями и ребятами из интерната для меня это очевидно. И старший лейтенант Овсянникова тоже так считает, а она…

На лице полковника неожиданно появилась полуулыбка.

— Симпатичная женщина, — сказал он совсем другим тоном.

Витвицкий вспыхнул, подался вперед, сжав кулаки.

— Тимур Русланович… Товарищ полковник! Я не хотел затрагивать этой темы, но подобные намеки недостойны офицера. И не стоило подсылать ко мне Горюнова с его солдафонскими советами!

Кесаев посерьезнел, исподлобья посмотрел на подчиненного:

— Хватит истерик, капитан! Говорите коротко, внятно и по делу — что вы предлагаете?

Витвицкий несколько секунд смотрел на Кесаева. Он еще не отошел от обиды, и в нем боролись профессионализм и уязвленное самолюбие. Но профессионал победил обиженного школьника, и, чуть нахмурившись, психолог ответил:

— Нужно заключение специалиста, эксперта высокого уровня, авторитетного человека. Чтобы в Москве поняли, что наши подозреваемые невиновны.

— Вы не стали бы об этом говорить, если бы не подготовились. Такой человек есть?

Витвицкий едва заметно кивнул.

— Да, конечно. Это мой учитель, профессор Некрасов. Он читал у нас курс прикладной психиатрии, а потом был моим научным руководителем.

Кесаев в очередной раз нахмурился, задумчиво постукивая ручкой по столу. Он знал Некрасова, они несколько раз пересекались во время расследования сложных и запутанных дел. Профессор действительно был штучным специалистом — о психопатологиях он знал абсолютно все и даже немного сверх того. Но работать с ним было, мягко говоря, непросто. Возможно, специальность, возможно, характер, а скорее, они вместе сделали Евгения Николаевича Некрасова человеком высокомерным, честолюбивым до тщеславия и совершенно, если можно было так выразиться, негуманистичным. Люди представляли для него интерес как объекты исследования — но не более того.

Особенно Кесаеву запомнился момент, связанный с расследованием ряда убийств, совершенных неизвестным преступником с помощью топора. Эксперты по характерным следам и чешуйкам ржавчины установили, что топор нестандартный, старый, возможно, исторический раритет. У следствия имелся подозреваемый, но чтобы он превратился в убийцу, требовались улики. И самая главная из них — этот вот раритетный топор.

Некрасов, приглашенный начальством Кесаева, побеседовал с подозреваемым, а затем пригласил тогда еще подполковника Кесаева на кладбище — он очень уверенно заявил, что топор там, где похоронен сын предполагаемого убийцы.

Был декабрь,