Легко представить, как он говорит это своим низким, жёстким голосом. Слишком интенсивно, чтобы отбросить в угол холод, от которого у меня дрожат ноги и пересыхает во рту.

Мысли бегут вскачь вслед за вдохновением.

Я беру карандаш и чистый лист бумаги.

Подписался буквой «Д».

Джейкоб. Джейк. Джеймс. Джейсон. Джастин.

Я не спрашивала, как его зовут — и потому, что была уверена, он не ответит, и потому, что не хотела, чтобы он был кем-то другим, кроме как «моим похитителем».

Но он уже стал кем-то другим.

Он не просто прикоснулся ко мне: он смотрел на меня.

«Мои глаза видят тебя, Птичка».

С моих губ срывается взволнованный вздох. Никогда ещё я не рисовала с такой страстью, с таким упоением. Затеняю. Стираю. Ретушь. Но этого недостаточно. Серого карандаша недостаточно, чтобы изобразить то, что у меня на уме. Я хочу, чтобы его кожа выглядела живой, чтобы татуировки двигались синхронно с напряжёнными мышцами, а моя шея, зажатая в его руке, выглядела, как никогда бледной и хрупкой.

Мне нужны цвета.

И всё же, как только отрываю карандаш от бумаги, сила созданного мной рисунка поражает, как реальный удар в грудь. Это не просто искусство. На рисунке я, пленник самого сильного и решительного мужчины, которого когда-либо встречала.

Чем больше я борюсь с ним, тем крепче его хватка.

Чем больше я прячусь, тем больше он меня раздевает.

Чем больше его отгоняю, тем сильнее он привязывает меня к себе.

С самого начала я противостояла ему изо всех сил. Но ничего не добилась. Прикасаюсь к изображению, размышляя, что будет, если я решу сдаться под его иго, а не противостоять.

Слышу шаги по коридору.

Разум играет со мной странную шутку. На мгновение я вижу, как он стоит на пороге. Голый. Член зажат в кулаке, голубые глаза с жаром рассматривают меня, пока он медленно мастурбирует.

В животе начинает пульсировать, выдавая совершенно неправильное желание. Я жду, когда шаги затихнут. Жду, когда он откроет дверь. Но он идёт в ванную и запирается там.

Я вздыхаю, отпуская напряжение, сковавшее моё тело. Чувствую себя неспокойно. Смущённо. Я даже не чувствовала себя так после той ночи, когда офицер Гарретт отвёз меня в лес. Даже на следующее утро, когда он привёз меня домой, я точно знала, что нужно делать.

Вымыть рот. Выбросить одежду.

Забыть.

Шесть лет тому назад

Всю жизнь у меня было две точки опоры.

Моя семья. И Мэг.

Когда я слушаю проповедь священника на похоронах моих родителей, рядом со мной сидит Мэг. Она сжимает мою руку, пытаясь хоть как-то утешить.

Но мне этого недостаточно.

На выходе из церкви её мама успокаивает меня, напоминая, что я могу оставаться с ними столько, сколько захочу. Говорит, что в память о дружбе с моими родителями, она позаботиться обо мне и не позволит ни в чём нуждаться.

Я благодарю её.

Но мне этого мало.

Федералы несколько раз допрашивали меня. Отец Мэг всегда оказывает поддержку, как мой адвокат, а также как друг. Меня грозятся отдать в приёмную семью, поскольку я ещё не достигла совершеннолетия, а ближайший родственник — моя сестра — не найден, отец Мэг напоминает, что бумаги об опеке были подписаны цифровым способом и совершенно законны. Хотят федералы того или нет, но Шэрон Аллен официально является моим законным опекуном. Если они не предъявят мне никаких обвинений, им придётся прекратить преследование.

Они отпускают меня. Исчезают.

Но мне этого недостаточно.

Сестра звонит мне каждый вечер, всегда в разное время и с разных номеров. Она спрашивает, как у меня дела, выслушивает. Шэрон ничего не рассказывает о себе, о причинах, побудивших её сбежать или оказаться под повесткой. Сестра не говорит, где находится, одна ли она или с кем-то. Я никогда не слышу рядом с ней шумов или голосов. В конце каждого звонка она говорит, что хочет вернуться в Сиэтл, чтобы быть рядом со мной.

Я знаю, Шэрон искренна.

Но мне этого мало.

Однажды вечером я совершила ошибку, сказав ей, что мне надоело видеть у себя на хвосте ФБР. Назвала имя Гаррета, которого видела днём возле школы. Я не сказала ей, что он снится мне каждую ночь, что просыпаюсь в слезах и при мысли о том, что он снова хочет увезти меня, начинаются приступы паники.

Через два дня Шэрон присылает мне ссылку на статью об аресте заслуженного офицера ФБР, на компьютере которого обнаружили детскую порнографию.

Когда шесть месяцев спустя узнаю, что Эндрю Гарретта приговорили к десяти годам тюремного заключения, я радуюсь, но и переживаю.

Потому что теперь понимаю, моя сестра действительно опасна.

На то, чтобы покопаться в жизни Гаррета и найти способ избавить меня от него, у Шэрон ушло меньше двух дней. Интересно, что она могла бы сделать, если бы кто-то действительно разозлил её или будь у неё больше свободного времени?

Я решаю, что с меня хватит.

Если рисунок получается не таким, как хочу, я рву бумагу и беру новый лист. Конечно, я не могу стереть или разорвать прошлое. Но я могу взять карандаш и нарисовать будущее. Так я и делаю.

По одной линии за раз я беру жизнь в свои руки.

Возрождаюсь.

После нескольких часов работы я откладываю инструменты для рисования, смотрю на то, что создала, и инстинктивно улыбаюсь.

Это первая улыбка после месяцев страхов, мучений, сожалений.

С осторожностью касаюсь контуров малиновки, которая, кажется, хочет вырваться из бумаги. Темпера ещё влажная и пачкает мои пальцы. Я смотрю на часть рисунка, что отпечаталась на коже и начинаю чувствовать себя необыкновенно хорошо. Настолько хорошо, что задаюсь вопросом, каково это — просыпаться каждое утро и видеть эту птичку на себе.

— Может, вот здесь, — шепчу я, касаясь своего плеча.

Близко-близко к сердцу.

Глава 16

Джейк

Сиэтл, наши дни.

Я больше не могу так жить.

Каждый день работать, охранять Рулза и уверять его, что всё в порядке, а вернувшись домой встречать там Джиллиан.

Иногда я застаю её в спальне, занятой рисованием. Иногда она сидит на пороге в моей футболке с нечитаемым выражением на лице.

Мы не разговариваем, но Джиллиан всё время на меня смотрит. Когда я ем, когда занимаюсь спортом, когда разжигаю камин и даже когда принимаю душ. Я не могу не провоцировать, каждый день показывая ей всё больше себя и гадая, когда она снова попытается напасть или убежать.

Потому что это произойдёт.

В наших отношениях