в открытом фургоне старуха-сирийка, Марта, сидела, скрестив руки и ноги, уставившись в никуда, безразличная ко всему происходящему вокруг. Ее отнесли на носилках к его палатке доставили наедине с ним, пока не был вбит последний столб, не был вырыт последний фунт земли и пока часовые не встали на стражу в воротах лагеря. Лишь тогда Марий вышел, чтобы присоединиться к своим солдатам в общем приготовлении пищи и обезоружить их недовольство своим, как всегда, грубым и жестоким юмором, который был так сродни их собственным шуткам.

Но после сражения у холма наша долгая борьба началась всерьез: казалось, у Бокха и Югурты было нескончаемое подкрепление. День за днем наш рацион истощался; воду было трудно найти, и она часто оказывалась солоноватой. Наши калиге изнашивались от грубой каменистой почвы, наши кони были полуголодными и вялыми. Югурта и Бокх легко двигались у нас по флангам, невидимые, — если бы не случайный отблеск металла среди скал или одинокий разведчик, галопирующий далеко у горизонта. Постоянное ожидание нападения неуклонно отражалось на состоянии наших нервов. Кружащиеся замысловатые воронки и столбы до неба пыльных бурь застилали дорогу и почти ослепляли нас. Стервятники все время хлопали крыльями у нас над головой в ожидании следующего пира.

Они пировали три раза до того, как ворота Цирты закрылись за нами, и с каждой битвой тощий квадрат, которым мы двигались, стягивался все у́же и у́же из-за потери людей, а моя когорта всадников на правом фланге — на самом уязвимом месте — редела все больше и больше. Однажды мы чуть было не захватили Югурту собственной персоной: я увидел знакомую высокую темную фигуру, отчаянно пробивающуюся через толпу наших солдат, и бросился за ним; но было слишком поздно: он все-таки прорвался, и мавры со своими отравленными копьями бросились на его защиту. Чувства мои притупились от зловония крови и гноящихся ран, от невыносимых воплей искалеченных людей, от медленной агонии отступления, от собирающих падаль больших птиц, от обглоданных ими скелетов, оставленных незахороненными, которые отполируют и выбелят ветры пустыни. Я сражался, скакал и потел, бездумно и бесчувственно исполняя свои обязанности, лишь удивляясь, что еще жив и не ранен.

Последнее большое сражение произошло, когда Цирта была уже фактически обозрима, всего в миле-другой от ее стен. Мы видели город, возвышающийся над низким горным хребтом, с его пальмами и башнями, волами, медленно бредущими с полей, женщинами, видимыми в прозрачном воздухе, которые прохаживались по стенам, будто ничего не случилось, будто мы и не возвращались из пустыни, где каждый день вставали и каждую иссушающую ночь ложились в обнимку со смертью.

Нас заманили в ловушку, когда наша колонна продвигалась по узкому проходу. Скалы, крутые и предательские, находились на наших флангах, места для маневров конницы едва хватало. С откосов посыпались стрелы и копья с шипящей паклей, и вряд ли хоть одно из них не сумело найти цель в наших сопротивляющихся, ослепленных пылью рядах. Тогда мы стали прокладывать себе дорогу на открытую равнину, горные козлы с большими рогами наблюдали за нами, вспугнутые и обуянные страхом, с самых высоких скал. Как только мы выбрались из ущелья, легкие кони нумидийцев отрезали нам отступление. Но никакого отступления и быть не могло.

Солнце палило сквозь пыль; мы страдали от мучительной жажды. Тогда по рядам прошелся шепоток:

— Дождь, сирийка обещала дождь! — И с юга поднялись ливневые облака и обрушились на нас, несомые ветром, который забил нам рты пылью, ревел и завывал по мере приближения. Небо стало черным, разрываемое лишь вспышками мечеобразных молний; полил дождь, сначала падали лишь отдельные крупные капли, пока нумидийцы разворачивались и снова неслись в атаку, а потом опустился косой и шумный занавес воды, которая оглушала и радовала нас. По земле неожиданно побежали ручьи; каналы заполнились, вода потоками ринулась вниз со скал. Мы подставляли лица и рты под жгучие струи небесного водопада.

Через несколько минут я понял, что эта буря спасла нас. Мавры больше не могли бросать свои копья, поскольку они у них были без петель и скользили в руках, пока они целились; а большие щиты из слоновьей кожи, которые они несли, пропитались водой и стали слишком тяжелы. Враг дрогнул и остановился, его подвела в этих неординарных условиях нестрогая дисциплина; и я подозреваю, что мавры еще и суеверно боялись грома, оглушительные раскаты которого разрывались у нас над головами.

В этот критический момент ко мне подскакал Марий. Вода разлеталась от копыт его лошади, на его лице отражались зеленые грозовые небесные вспышки. Я думал, что он отдаст приказ отойти к городу; но мне следовало бы знать его лучше. Сквозь грохот грома, шум дождя и звуки сражения я разобрал лишь одно слово:

— Атакуй!

Тут он поскакал к Авлу на левый фланг, и легионеры хрипло закричали «ура!», когда он проезжал мимо. Где-то послышались трубы, ужасно взревев в дожде; и тут же строй усталых солдат поднялся в атаку.

Я имел честь участвовать в этой последней битве. Мой манипул, казалось, слился с конями в одно целое — стал одним животным, приготовившимся к убийству. Мы пронеслись через ряды всадников Югурты, почти не встретив сопротивления, промчались далеко от фланга, развернулись и ударили его с тыла, не натягивая узду, рубя и разя по пути. Когда мы слегка приостановились, чтобы вновь развернуться, я увидел, что Марий и Авл захватили кучку марокканских лучников и пеших солдат и гнали их перед собой копьями, будто стадо свиней. Через полчаса мы отодвинулись от края катастрофы к самому большому разгрому врага за всю нашу военную кампанию.

Как только люди Югурты развернулись и побежали, битва была закончена. Я преследовал их конницей, пока не начало смеркаться и наши лошади не покрылись пеной, а наши руки не заболели, убивая врагов, пока не стало понятно, что Югурта сбежал от нас. Только тогда под вызвездившим теперь небом мы поскакали устало назад, пар валил от нашей намокшей одежды. Мы возвращались туда, где над стенами Цирты виднелись появившиеся огни, не заботясь о добыче, оставляя другую добычу — трупы врагов — хищным птицам, которые так долго ее поджидали.

Позднее, той ночью, когда солдаты были расквартированы и накормлены, когда у обоза и боевых машин была выставлена охрана, а караулы удвоены, мы с Марием и Авлом сидели за столом в доме Мария с кувшином хорошего итальянского вина. На улицах было немного шума; люди были слишком истощены даже для того, чтобы напиться допьяна. Мы непринужденно расслабились, наслаждаясь невероятно приятным ощущением оттого, что