Работавшие в службе зоны отдыха женщины, исполнявшие роли подставных матерей, были очень опытными. Они должны были уметь подстроиться к каждому случаю, интуитивно распознать потребности оказавшегося перед ними молодого человека. И более того: сотрудницы службы обладали поистине магическим талантом — способностью буквально за несколько минут установить атмосферу доверия. Эта необычная способность к импровизации делала из них идеальных подставных матерей, даже если у каждой женщины было по дюжине «сыновей» и «дочерей».

От «матерей» зависело психологическое равновесие детской части экипажа. Они утихомиривали ненависть, помогали ребенку излить накопившуюся злобу, успокаивали тревогу в мыслях. Они давали каждому юному существу ощущение, что у него есть хоть призрачная, но семья, что кто-то его любит.

Зигрид перешагнула порог вымышленного квартала. Дверь тамбура закрылась за ее спиной, и девушка попала в другой мир. Вид города, звуки, запахи кружили ей голову. Она заметила сидевших на водосточном желобе чаек, разглядела одетых кое-как детей с перепачканными лицами, катавшихся на скейтбордах по маленькой улочке.

Ее приемная мать жила в старой квартире над сапожной мастерской. На подоконнике стояла клетка с канарейкой.

Как обычно, сначала Зигрид было сложно поверить в происходящее, но «мама» знала свою работу. Ей понадобилось меньше десяти минут, чтобы между ними возникло доверие. Можно было подумать, что они были старыми знакомыми, если не сказать, что и вправду мамой и дочкой. Это было странно, смущало… Но и было приятно. Зигрид не долго сопротивлялась и вскоре поддалась иллюзии, что вернулась в родной дом, хотя его у нее никогда и не было.

На секунду вспоминалось, как Гюс шептал ей на ухо: «Они очень опытные! Пользуются тем, что мы сироты. И они очень хорошо знают, о чем мы мечтаем…» Но Зигрид так хотелось почувствовать себя счастливой, и девушка не стала слушать друга.

Конечно, иногда в отношениях с «мамой» проскальзывала фальшь, портившая приятное ощущение от возвращения домой. Вот и сейчас тоже — Зигрид казалось, что Ма обращалась с ней совсем как с маленькой.

«Боже мой! Мне же двадцать лет, — подумала она и взяла второй кусок своего любимого пирога, — а она разговаривает со мной, словно мне двенадцать».

Чтобы удостовериться в обратном, Зигрид посмотрела на свое отражение в висевшем над камином треснувшем зеркале. Но у нее создалось неприятное впечатление, что в нем отразилась именно девочка: волосы коротко острижены, рот испачкан клубничным вареньем.

Вспомнив про намеки Гюса, она прошептала:

— Скажи, Ма, правду ли говорят, что офицеры подмешивают нам лекарства, чтобы мы перестали расти?

— Что еще за сказки? — вздохнула женщина в бигуди.

— Ну, есть особые порошки, — настаивала Зигрид, — которые подмешивают к еде. Какая-то гадость, которая замедляет процесс роста.

— Девочка моя, — засмеялась Ма, — ты же не веришь в эти глупости? Такие истории рассказывают мальчишки, чтобы прослыть умниками.

Зигрид попыталась посмотреть женщине прямо в глаза. И ей показалось, что она заметила расчетливый огонек в зрачках «мамы». Словно холодный взгляд врача.

— Разве я выгляжу на двадцать лет? — спросила Зигрид, махнув рукой в сторону зеркала. — Я выгляжу, как подросток. И все мои друзья тоже.

Женщина села рядом с ней на продавленный диван, обняла за плечи, желая успокоить, и стала баюкать, как маленькую.

— Да ладно тебе! — перепевала она на все лады. — Гони прочь черные мысли!

Но Зигрид не могла молчать.

— Разве нормально, что я никогда не влюблялась? Мне нравятся Давид и Гюс, но я люблю их, как братьев. А ведь Давид очень красивый. Я могла бы влюбиться в него. В моем возрасте у меня мог бы быть парень. Но нет! Ребята говорят, что это из-за подмешанных в еду лекарств. Офицеры не хотят, чтобы мы влюблялись и раздумывали о женитьбе… Правда, да? Если начнут рождаться дети, на лодке быстро станет много народа, поэтому придумали хитрость: сделать так, чтобы мы навсегда оставались подростками?

Она осознала, что плачет. Женщина, сидевшая рядом с ней на диване, отодвинулась, ее движения стали более сдержанными.

«Как я глупо поступила, — подумала Зигрид. — Не стоило говорить то, что у меня в мыслях. Теперь все будет записано в моем деле. Ох, какая же я идиотка!»

На долю секунды она задумалась: уж не существуют ли поддельные матери для того, чтобы собирать информацию о настроениях матросов? Ведь переданные офицерам сведения позволят пресечь в зародыше возможный бунт.

В последующие дни Зигрид чувствовала себя неуютно, поэтому сократила свое пребывание в зоне отдыха. А потом целую неделю вздрагивала, встречая лейтенанта Каблера. Как бы готовилась к тому, что в любой момент появится военная полиция, задержит ее и уведет. Впрочем, куда уведет? Она не знала.

Однажды вечером, когда дозорная ужинала в одиночестве в столовой, Каблер, не спросив разрешения, подсел к ней за столик. Это был красивый мужчина, правда, с холодным и жестким взглядом. Ему было около сорока лет, и обычно он не общался с теми, кому еще не исполнилось тридцати.

— Я изучил твое дело, — сказал лейтенант, глядя Зигрид прямо в глаза. — И знаю: ты считаешь, что не все твои способности используются в полной мере. Если хочешь, могу добиться для тебя нового назначения.

Стараясь не мямлить, Зигрид спросила, о чем идет речь.

— Ты станешь хорошей поддельной матерью, — прошипел Каблер с улыбкой людоеда. — Можешь начать в качестве матери третьего разряда. Да, думаю, что у тебя есть все необходимые качества. В зоне отдыха катастрофически не хватает персонала, ты знала?

— Но… я слишком молода, — заикаясь, возразила Зигрид.

— Это можно исправить, — шепнул лейтенант, приблизив свое лицо к лицу девушки. — У нас есть лекарства, от которых стареют. Если ты согласишься стать поддельной матерью, я без труда состарю тебя на тридцать лет за одну ночь. Может быть, тебе это подойдет? Ведь ты жалуешься, что слишком юна…

Зигрид побледнела. Угроза была слишком явной. Ей ясно давали понять, что в ее же интересах держать язык за зубами.

И все же Зигрид захотелось вернуться в зону отдыха и повидаться с «матерью». Желание было глупое, она знала, но все же что-то побуждало занять место, уготованное ей в этой нелепой комедии. Напрасно дозорная повторяла себе, что все подстроено, ей даже странным образом нравилось подыгрывать… Нравилось произносить «мама», слышать, как толстая женщина отвечает «доченька» или «хорошая моя». Ласковые слова перекатывались, словно кислые конфетки во рту.

Ма открывала ящики, доставала одежду Зигрид. Блузки, юбки, все прочее женственное она могла носить, лишь когда «спускалась на землю».

— Садись в кресло перед зеркалом, — говорила Ма, — я научу тебя накладывать макияж. Конечно, на службе ты не сможешь краситься, но здесь-то позволено.