– Так ближе, – отозвался водитель уже совсем без всякой улыбки и, остановив машину в пустом и незнакомом месте, приказал: – Выметайся, сучка жирная, снимай кольца, все золотые цацки, да побыстрей!

Понимая, что попала в беду, Света кое-как выбралась наружу. Вытащила серьги из ушей, расстегнула цепочку дорогого кулона на шее, и только обручальное кольцо никак не снималось с отекшего пальца.

– Я сейчас, сейчас… Вот, возьмите, все возьмите, только отвезите в роддом, я вас умоляю!

– Ничего, сама родишь, – приняв из трясущихся, заледеневших рук добычу, грабитель сел обратно в «Жигули», – девки раньше и в поле рожали!

Со страху у Светы начались самые настоящие родовые схватки. Опустившись на землю, мокрую после недавнего дождя, и почти забыв про боль, она с ужасом почувствовала, как отходят воды.

«Девки… в поле… рожают… да…» – стаскивая с себя нижнее белье, Света пыталась вспомнить, чему учил врач на курсах рожениц, вдыхала, выдыхала, снова вдыхала, тужилась. И кричала. Громко кричала, в надежде, что августовский парк на самом деле не такой пустой, каким кажется.

Ребенок был здоровый, крупный, сильный и за жизнь свою – вместе с теряющей сознание матерью – бился до последнего.

В себя она пришла только в больнице. Сознание возвращалось медленно, сначала будто заново погружая ее в сон, где она смотрела вслед быстро удаляющимся «Жигулям», ощущала холод травы, рези внизу живота и – потеряв следующие минуты (а может быть, часы или дни – тут у нее не было никакой уверенности) – горячий язык шоколадного лабрадора у себя на щеке.

– Женщина, что с вами? Вы живы?

Какая-то старушка, не исключено, что хозяйка веселого пса, радостно носившегося кругами, наклонялась над Светой, щупала пульс, то и дело выкрикивая в сторону не собачье имя:

– Мишка, Мишка, ко мне! Мишка!

– Вовочка… – прошептала Света ей прямо в сухонькое ухо, трогая свой увесистый живот. – Вовочка… помогите…

До недогадливой бабушки наконец дошло, в чем дело.

– Ой, милая, а я-то не поняла, думала, ты просто толстая такая! Поди разбери! – охая, она раздобыла из кармана плаща допотопный мобильный. – «Скорая»? «Скорая», тут женщина рожает, прямо в парке. Каком? В Измайловском, где ж еще? Я тут живу рядом… Ну да, да нет! С другой стороны! Что ты такая непонятливая? Нет, не там, где пруд!

«Чертова бабка!» – с опозданием обругала ее Света.

И пришла в себя.

– Господи, горе-то какое!

«Мама…»

Сколько же прошло времени? Получается, чуть не сутки…

«Вовочка…»

Света открыла глаза и тут же снова зажмурилась от яркого света.

– Арина Михайловна, смотрите, Светик проснулась!

– Вовочка… Вовочка где? – Говорить было трудно, даже очень, поэтому Света расстроилась, что ни мама, ни Александра не услышали самого важного вопроса, занятые минутной радостью ее пробуждения.

– Гена, – заорала мать как оглашенная, – Геночка, сюда! Светик проснулась!

«Что я им, спящая красавица?! Чего она так развопилась?»

– Вовочка! – повторила она настойчивее, разыскивая и не находя глазами молчащую Александру. – Вовочка где?

– Ага, вижу, наша роженица проснулась. Ну, вот и славно. А теперь, будьте так любезны, выйдите все отсюда.

На голос, незнакомый и все же странно знакомый, Света повернула тяжелую голову – и обомлела. Прямо над ней, в белом халате, с маленьким кулечком на руках, издающим непонятные, хрипящие звуки, стоял Юра, бывший Сашкин муж.

Вместе с ним в жизнь молодой матери вошло страшное слово «асфиксия».

– Что это? – спросила она и потянулась к недвижимому кулечку, продолжавшему нехорошо хрипеть. – Дай мне его, Юра, это ведь мой сын, да?

– Подожди, – Юра отошел на шаг, – сначала выслушай, что я тебе должен сказать.

– Дай мне моего сына! Немедленно!

– Ну, как знаешь, – кулек перекочевал ей на грудь, – держи, не урони.

Малыш показался ей настоящим ангелом. Глазки, носик, ротик – все такое миниатюрное, милое, теплое.

– Вовочка, милый мой, мальчик… – умиленная, она гладила его по головке, поцеловала в лобик. Лобик был горячий. – Юр, а почему он такой горячий? И не шевелится совсем? Это нормально?

Собираясь с духом, Юра присел на край ее кровати.

– Он задохнулся, Света. Твой сын при родах задохнулся. Запутался в пуповине, застрял в родовых путях и, пока тебя искали…

– Что за бред? Шутишь? Да ведь он дышит… дышит же…

– Дышит, – подтвердил Юра тихо, и по выражению его лица Света поняла, что он, увы, не пошутил, – но это, собственно, и все.

– Все? Что значит – все? Это мой сын, мой Вовочка, он жив – это главное! – Она просто не в состоянии была поверить в то, что происходит. – У нас с мужем достаточно денег, мы его вылечим, поедем в Израиль, в Америку, куда надо…

– Света, – остановил ее Юра, дотрагиваясь до ее бледной руки своей, горячей и уверенной, – я учился и работал и в Израиле, и в Германии, можешь мне поверить, в мире нет ни таких врачей, ни таких лекарств.

– Так что же мне делать? Выбросить его, что ли, на помойку?! Он живой же! Ну, пусть больной, пусть инвалид, но ведь живой! – Злость и обида кипели в ней, как вода в чайнике. – Чем молоть всякую чушь, лучше бы температурой его занялся! Врач называется!

Юра вдруг посмотрел на нее так, как тогда, на новогоднем балу в шестом классе, когда она при всех отказалась выйти с ним вместе на танцплощадку.

– У мальчика двусторонняя пневмония, – сказал он жестко, – откашливаться он не может, в легких уже полно жидкости, он опять задыхается. Только поэтому, кстати, я здесь. Как специалист. Меня Саша вызвала. Хотя… может быть, лучше бы она этого и не делала.

Света снова взглянула на Вовочку. Маленькое симпатичное личико оставалось абсолютно неподвижным.

– Для кого лучше?

– Для всех, – Юра вздохнул, – ладно, давай его мне, пора.

– Нет, нет, не надо! – Прижав Вовочку к себе, Света попыталась загородить его от Юры, разрыдалась. – Мама! Гена! Помогите!

Первым в палату ворвался Геннадий, кинулся к обливающейся слезами жене.

– Что, что такое? Что?

– Он, – всхлипывала Света, кивая на Юру, – он… хочет убить Вовочку! Нашего мальчика… убить!

– Да нет, Светик, нет, – вмешалась Арина Михайловна, обнимая дочь, – что ты! Он помочь хочет! Из Питера с нами приехал!.. Юрочка, не слушайте… Саша, скажи ей!

– Да, скажи ей, Саша, что если она не отдаст мне ребенка прямо сейчас, часа через два сможет оплакать его по-настоящему, – проговорил Юра вполне спокойно, – всего два часа. Ее выбор.