и впрямь запустил палец в творог. Со знанием дела покопался в белой массе, потом попробовал ее на зуб. Меня слегка замутило. Софа тоже скривилась так, будто опарыша увидела.

— Хороший мужик Гринька, — повторил торговец, но уже с печалью, что ли, — да вот товар у него всегда серединка на половинку, не угадаешь. Творог ваш дрянь, — припечатал он.

— Чего это вдруг? — вскинулась моя спутница.

— Жидковат, зерна мелкие, — пояснил Федул, — такой не берут. Его ни в пироги, ни в вареники толком не приспособить. Я, конечно, и его в дело пущу, но возьму по сниженной ставке. Сметана тоже не ахти — вы бы хоть коров кормить нормально начали, а то сырье такое ни к черту не годится. Опять же берем по сниженной ставке. Теперь мяско посмотрим.

Он наклонился и прищурился. Я даже от такой наглости несколько опешил. Вся деревня у Григория Афанасьича берет, а этот говнюк нос свой жирный воротит. Своротить бы ему нос набок, да только вот потом с Саввой махаться придется. Я б его, конечно, уложил. Такие шкафы обычно больно падают и встают потом тяжело. Но что-то не очень верится, что у пройдохи типа Федула нет еще кого-нибудь, кто обеспечивает, так сказать, безопасность. Их, конечно, тоже размотать можно, особенно если Софкины фокусы подключить, но я пока предпочел бы все зубы в целости сохранить. Тут про качественную стоматологию и слыхом не слыхивали.

Федул пыхтел и чах над мясом как сказочный Кощей Бессмертный. Он так хотел найти хоть один недостаток и не мог этого сделать. Немудрено — дед Гриша действительно здорово коптить умел. Иногда вечером после баньки очень хорошо его творения под медовуху заходили. Но жирный торгаш признавать этого не желал. В моих глазах он уже давно пробил дно и теперь бултыхался где-то в районе Мариинской впадины

Стоп, Мариинский это ж театр такой в Ленинграде. А впадина Марианская.

Точно, спасибо.

Отчаявшись, Федул извлек из кармана небольшой перочинный ножик и отпилил кусок мяса, после чего протянул его нам.

— Мясцо-то у вас тоже с дефектом, — заявил он, — видите, какие волокна? Его не прожевать будет, как подошва сапожная. Только солонину делать из такого. Тоже по пониженной ставке беру.

— Ты не охренел? — не выдержал я, — мы тебе натурпродукт высочайшего качества принесли. Любые, сука, розничные сети за него бы драку насмерть устроили, а ты тут сидишь, про пониженные ставки свои талдычишь. Жаль, что здесь торгового надзора нет…

— Я здесь надзор, — заявил Федул с самодовольством, — и вот что я вам скажу. Стряпню вашу никто здесь не возьмет, потому что купилка не выросла. Уговор с Гринькой был? Был. Поэтому берите, что предложено, и отваливайте, ясно? Дареному коню в зубы смотреть не следует, а то он зубы и вышибить может. Копытом.

— Вы, Федул Михайлович, не забывайтесь, пожалуйста, — произнесла Софа. Тон у нее был суровым и ледяным. Как природа норвежских фьордов, — я на угрозы реагирую плохо…

Из центра ладони у нее показалась острая сосулька, вроде той, что вонзилась как-то в распятьевскую морду. Только поуже, чем-то на стилет походила.

— …в пылу рука и соскользнуть может, инциденты всякие случаются. Может, мы не станем торговаться, м?

Завидев сосульку, Федул сразу сник. На пухлой лунообразной физиономии появилось знакомое выражение. Такую морду всегда делал мой старый пес Бобик, когда ссал на ковер в прихожей.

— Дам вам девятнадцать с половиной мер за все.

Софа возмутилась так, что даже глаза морозом полыхнули.

— За девятнадцать с половиной мер я тебя щас как ежа утыкаю, понял? Тридцать две минимум!

Торгаш подпихнул плошку с творогом в нашу сторону и ощерил зубы.

— За тридцать две меры, милочка, я возьму продукт, который с тайным словом изготовлен. От людей знающих. А не эту замазку. Двадцать три. Со всей щедростью.

— У меня найдется для тебя парочка слов, — процедила Софа, — и совсем даже не тайных. Тридцать.

Федул хохотнул.

— Тридцать тебе никто не даст, даже если ты свое вымя на прилавок вывалишь. Двадцать пять — последнее предложение. Или… можете не получить ничего. В конце концов, вы сейчас на моей территории.

Последнюю фразу он произнес многозначительно, поглядывая куда-то вбок, за полки со всякой снедью. Ну точно подмога есть, просто не палится. Я сжал кулаки так, что побелели костяшки, и глянул на мою спутницу. Она казалась разъяренной. Буквально еще секунда — и в наглую торгашескую морду полетит кулак или сосулька. Или все сразу. Так что неплохо было бы оценить обстановку.

Пространство тут, в этом закутке, тесное, особо не повертишься. Это нехорошо, но может и пойти на пользу. Если Федул нанял нескольких таких мордоворотов, как Савва, они тут застрянут, как Винни-Пух в норе у Кролика из старого мультика. По ним главное попасть хорошенько, а как свалятся на полку, так и подняться не смогут долго. Федул Михалыч не боец, с одной тычки ляжет. Справиться можно, стоит только удачно начать…

— Верно ты сказал, что Григорий Афанасьич мужик хороший, — мрачно сказала Софа, — он нам немало добра сделал. И только поэтому сейчас ты продолжаешь таскать тот набитый говном мешок, который у тебя вместо брюха. Но если это повторится, — радужка ее глаз на мгновение сделалась бледной, почти серебристой, — то я могу об этом позабыть. И тогда, Федул Михалыч, ты сможешь свои кишки вместо подтяжек для порток носить, понял меня?

Тон у нее был спокойный, ровный. Думаю, никто в павильоне не сомневался в том, что слова у Софы с делом не разойдутся. Федул так уж точно в это верил. Значит, все же не дурак.

— Аксинья, кисет принеси, — пробурчал он.

Из-за кадушек с солеными грибами вынырнула худая смуглая женщина в переднике. Я моргнул. Пятнадцать минут тут стояли и ее не приметили. Может, и правда магия какая?

— Да ничего сложного, просто глаза отводит, — заметила Софа.

Стоп. Я вслух это сказал, что ли?

— Простейшая штука, за неделю освоить можно, — продолжила моя спутница уже тише, — правда, такой эффект и подействует не на каждого. Любой, у кого плетение посильнее, сквозь такую пелену прозрит.

Аксинья вскоре возвратилась вместе с кисетом — туго набитым мешочком, перевязанным сверху красной тесьмой. Смотрела тетка на нас враждебно, исподлобья — не иначе как услышала Софкины рассуждения. Сама, наверное, считала себя охренеть какой ведьмой. Федул тем временем раскрыл кисет и принялся отсчитывать монеты. По сравнению с дензнаками нашего Центробанка они оказались куда тяжелее и грубее. Возился с деньгами он долго. Видимо, старался не ошибиться в нашу пользу, сукин потрох. Вдалеке тот