— Да моя дорогая, мне было очень тяжело от того, что ты заперта здесь, — выдавил я сквозь подступающие слезы. — Но теперь, когда я увидел, что ты держишься гораздо лучше меня, я справлюсь. Я довершу нашу работу. Обещаю.

Мы еще немного побыли вместе, держа друг друга за руки сквозь ветвистую преграду, а потом жирный жабий голос позвал мою прелестную нимфу. Я снова остался один.

После клиники Сеня намеревался потащить меня в кабак, но я запротестовал. Мне хотелось поскорей докончить работу над Кирилловым заказом и приступить к действительно важной задаче — к аметриновому раю.

Мучения с формовками и отливками античных героев продолжались еще неделю. Все это время я изнывал от потребности вернуться к нашей с Мари затее. Меня манили охристо-фиолетовые свечения, фиалково-лавандовый дух, меланхоличный шелест вереска на продуваемых скалистых вершинах. Кирилл чувствовал неладное, и из мастерской меня не выпускал, каждый раз придумывая разные предлоги, чтобы остаться. Но, в конце концов, работа была завершена, и я, шалея от творческого запала, помчался в мастерскую к своим холстам и мольбертам.

Чем катастрофичнее ситуация, в которой ты оказываешься, тем отчаяннее вера в невозможное. Дойдя до критической точки, я был готов развеяться по ветру, но короткая встреча с Мари изменила тональность моего помешательства. Я больше не унывал, я впал в иную крайность — был практически убежден, что сумею достроить Аметрин (так я назвал город наших с Мари грез), а когда дострою, спрячу там мою любовь ото всех ее мучителей.

Я рисовал для нее залы с множеством музыкальных инструментов, чтобы она могла придаваться своей забаве в новом доме. Я заселял прибрежные скалы поющими сиренами, чтобы ей было кому аккомпанировать. Я даже нарисовал сцены городских гуляний, где разворачивались настоящие музыкальные вакханалии.

В моей жизни все меньше и меньше оставалось привычного и обыденного. Я понимал, что близок тот день, когда я должен буду перейти черту и остаться за гранью реального мира. Но я собирался сделать это с ней, и мне нужна была помощь друга. Сеня мог помочь с организацией побега, я и в этом был практически убежден.

Я был так воодушевлен работой, что мне хотелось осчастливить всех несостоявшихся в этом мире. Хотелось дать им еще один шанс, ведь в моем новом доме они могли начать все с чистого листа, могли найти призвание. С искренним желанием помочь, я позвонил как-то вечером Гале и предложил незабываемое путешествие, хотел пригласить в Аметрин. Я был уверен, что ей там понравится, и она захочет остаться в нем. Но подруга посоветовала мне поменьше пить и положила трубку, так и не дослушав мое предложение до конца. В очередной раз я убедился, что насильно сделать человека счастливым невозможно, и оставил попытки изменить судьбы не нашедших себя людей к лучшему.

Так или иначе, это был наш с Мари райский уголок (который разросся до масштабов целого государства), и с собой я решил взять ее одну. Я понимал, что буду страшно скучать по друзьям, но Кирилл да Сеня и здесь себя прекрасно чувствуют, им этот побег ни к чему.

Нехорошо как-то получалось с родителями, они ведь даже не поймут, что произошло, искать меня, поди, везде начнут, переживать? Но я ведь мечтал сбежать от них в такое место, где они меня не отыщут? Мечтал. Ну и нечего теперь заднюю включать? Оставлю им записку: «Так мол и так дорогие мои, горячо любимые маман и папан, отбыл в места для вас недосягаемые, а для меня самые наилучшие. Не ищите и не тоскуйте, счастлив безмерно, чего и вам желаю. Ваш сын Виктор».

Шли недели, я погружался в свой аметриновый рай чаще прежнего. Лучи моего сознания, которые бывало рассеивались, ощупывая окружающий меня и уже не вполне понятный мир, становились все короче и бледнее. И вот, наконец, они совсем перестали освещать ту действительность, в которой я прожил 33 года. Я перешел в новое измерение — измерение моего сознания, мой внутренний мир, ставший теперь более реальным и осязаемым, чем мир внешний. Все было готово к переходу, и я сам был к этому готов. Оставалось только придумать, как вызволить Мари из темницы, и исчезнуть с полотна этого мира, погрузившись в новый, став его неотъемлемой частью.

Я воображал наши с Мари силуэты на фоне сиреневых закатов, я дышал этими волнующими моментами, я надеялся. Я не знал тогда, что у моей магии есть свои пределы, непостижимые и суровые, но неотъемлемые в этом измерении.

Накануне того перехода, что стал самым значимым в моей судьбе, ко мне заходили Кира с Сеней. Принесли пива, орехов и еще каких-то химических вкусностей. Просидели до полуночи, непристойно громко ржали и, напоив меня до безобразия, придуривались и веселились как студенты. Сеня комично изображал наших бывших преподавателей, Кира одногрупниц. Причем делал он это, жонглируя тюбиками с маслом, пока один из них не катапультировал в его пивной стакан. Потом мы устроили с ним битву рисовальщиков, делая наброски с еле стоящего на ногах Сени. Выиграл Кирилл, он успел за пятнадцать минут настряпать семь зарисовок, я только четыре (как мне потом объяснили, качество в этом состязании было лишним). Как они уходили я не помню, но, судя по всему, друзья ретировались после того, как уложили меня в постель, заботливо накрыв одеялом.

После такой залихватской гулянки моя решимость перекочевать в Аметрин на веки вечные, пошатнулась. Друзья были единственным якорем в этом мире серости и сожалений, но якорь этот был довольно увесистым.

Я приколол к планшету ватман и наскоро намалевал их на лысоватой горе, с которой виднелась тропа к аметриновому замку. Получились этакие арлекины-скитальцы в фиолетовом тумане, направляющие взоры вдаль. Я понимал, что этим я их не удержу, но и бездействовать я тоже не мог. Это было своеобразным прощанием с ними, как с людьми, много значащими в покидаемом мною мире. Я долго сидел у мольберта, всматриваясь в их придурковатые образы. Я запечатлел их именно такими, какими они были вчера и много лет назад, будучи студентами: веселыми, беззаботными и легкими.

Я готовился к расставанию и не заметил, как наступил вечер. Подкравшаяся к моему окну сизость сумерек еще не успела смениться прохладной тьмой. Закрыв глаза, я стал медленно и осознанно погружаться с сон. В отдалении замельтешил наплыв какой-то удалой музычки, она повисела на одной волне какое-то время, а затем стала быстро настигать мой слух, пока не взорвалась громовыми раскатами и барабанными дробями. Я открыл глаза, непроизвольно зажимая уши, и понял, что сижу на вершине лысоватой скалки, которую сегодня писал, а музыка доносится снизу.

Вскочив на ноги, я осознал, что непроизвольно погрузился в свою мифическую реальность. Небо озаряли малиновые и белые всполохи фейерверка. В городе гремел праздник. Мне ужасно захотелось посмотреть.

Последнее время я довольно часто оказывался по эту сторону реальности и мог находиться здесь уже довольно долго. Посмотрев на дверь, которая сегодня выглядела как стул, я решил, что у меня есть примерно час, и начал спуск.

Ворота города были открыты, и гулянье шло далеко за его пределами. На каждой маломальской сопке или валуне возвышался жонглер, фаерщик или музыкант, а вокруг сидел простой люд и подбадривал выступающего улюлюканьями и нестройными хлопками. Вокруг этого творческого беспредела сновали крестьяне с бочками на колесиках. От деревянных пузатых тар шел сладкий хмельной дух, в них плескался сидр. За пару монет хозяин открывал краник, и гуляки подставляли свои глиняные кружки. Сидр пенился, стекая медовыми струйками по стенкам. Я почувствовал, что хмелею от одного только вида этого средневекового разгула.