— Не страшный! — весело ответила Маша.

Иоанн снова взял её за руку и повёл вдоль клеток.

Они посмотрели на зайцев, на рысь, на баранов с крутыми рогами, на львицу, на заморского павлина. Но Машу больше всего поразило колесо с белками. Такого Маша никогда не видела.

Заворожённая, Маша долго смотрела на потешный бег белки, пока белка не юркнула из колеса в дырку своего домика.

— Чудо-то какое, дедушка! — восторженно прошептала Маша, глядя на Иоанна сияющими глазами.

Медвежий загон был обнесён толстыми брусьями. Один из медведей стоял у бруса и шумно нюхал воздух.

Маша спокойно просунула в проём руку и погладила медведя по носу. Иоанн оторопел.

— Эк!.. — охнул он, — Ты осторожней, внучка!..

— Мишки меня не укусят, дедушка, — беспечно ответила Маша. — Я когда по лесу ходила, на меня мишка выбежал, зарычал. А матушка на мишку платочком махнула, он поклонился и упятился. Матушка сказала мне, что меня мишки не тронут.

— Какая матушка? — удивился Иоанн. — Ты же вроде сирота.

— Моя матушка, — уверенно ответила Маша. — Она со мной везде ходила. Она меня жалела, кормила, а я ей песни пела. Я не сирота!

Иоанн с подозрением оглядел Машу.

В душе его зрело могучее подозрение, которое ему начинало казаться прозрением. Блаженная бродяжка, чистая душа… Неужели и вправду бесплотная Дева ходила вместе с ней по земле? А с кем ещё ходить Деве? И кто ещё сможет увидеть Деву?

— Какая матушка с тобой ходила? — осторожно переспросил он.

И Маша бестрепетно пояснила:

— Да Богородица же!

Глава 4

СТРАШНЫЙ СУД

— Всё мы тебе уже приготовили, владыка, — ухмыльнулся Алексей Басманов. — Федька, давай печать!

В Тронной палате Опричного дворца, полном дьяков и кромешников, Филиппа усадили на трон и придвинули под ноги любимую царскую скамеечку. На столике по правую руку выложили бумаги, поставили чернильницу. Федька Басманов вытащил из кармана царскую печать и, дохнув на неё, потёр о рукав, а потом грохнул печать на столик, словно чару выставил.

— Суди давай! — весело сказал он, как говорят «Наливай!»

— Видишь, сестрёнка, вон те ворота дворца моего? — наклоняясь к Маше, тихонько, словно по секрету, спрашивал Иоанн.

Открыв рот, Маша смотрела на ворота, где был изображён телец.

— А напротив них других ворот нету! — прошептал Иоанн.

Маша оглянулась — и вправду, противоположная стена Опричного дворца была без ворот. И отчего-то это было страшно.

— Когда Конец Света настанет, Исус Христос в те ворота зайдёт, а выйти не сможет! И будет он здесь вечно с нами жить!

Маша потрясённо оглядывала площадь Опричного дворца.

Иоанн опустился перед Машей на колени и дрожащими руками поправил на ней одежду.

Иоанн чувствовал такое вдохновение, в каком он мог увлечь за собой даже сонмы ангелов. Эта девочка была как слуховое окошко в небосводе. Если она признаёт в нём, Иоанне, брата — это будет уже не игра, а святая истина.

— А скажи, сестрёнка… — трепетно и робко шептал Иоанн, — когда к тебе матушка приходила, при ней сынка её ты не видала?

— Виновны мы, владыка. Признаём, — угрюмо говорил Шуйский, не глядя в глаза Филиппу.

Алексей Басманов развалился у стены на лавке среди дьяков и слушал допрос с интересом и с ленцой.

— В чём же вы виновны, бояре? — изумлённо спросил Филипп.

— Во всём виновны! — отрезал Бутурлин. — Мы Жигимонту сдались, а он нас отпустил.

— Гляди, сестрёнка. — Иоанн гладил ладонью каменную стену. — Во всём дворце наружу ни одного окна нету! Почему?

— Почему? — испуганно повторила Маша.

— Потому что мир закончится! — торжествующе объявил Иоанн. — Не на что смотреть снаружи будет!

— Денег Жигимонт посулил, чтобы мы государя отравили, — говорил Нащокин. — Виновны мы.

— Не верю, бояре! — крикнул Филипп, вставая с трона. — Вижу ведь — терзали вас, чтобы вы себя оговорили!

— Очи мне в драке вышибли, когда брали нас… — глухо возразил Салтыков. — Пытки не было… Сами голову кладём.

— И все погибнут? — едва не плакала Маша. — Всё пропадёт?

— Не всё, сестрёнка! — с торжеством провозгласил Иоанн. — Этот дворец останется, а в нём — спасённые! — Иоанн снова пригнулся к Маше. — Я тебе одной скажу, а ты обещай никому не повторять…

— Только не пугай, — взмолилась Маша.

Иоанн распрямился, сверкая глазами.

— Этот дворец мой — и есть спасённый град Иерусалим!

— И деньги новгородские, и заговор. Всё было, дядя, — хрипло и с издёвкой говорил Иван Колычев. — И тебя провели.

— Ванюша, я тебя с малолетства знаю! — умолял Филипп. — Ну не может такого быть! Почему так говоришь?

— Как хочешь услышать — так и говорю! — заорал Колычев. — Всё у меня было, и даже дядя был, а теперь мне терять нечего! На мосту с товарищами я не лёг — так на плахе с ними лягу, всё одно этого искал! Мне плаха — тебе амвон, поровну жизнь поделим! Казни давай!

— Ванька, паскудник! — заорал и Филипп. — Кому потакаешь? О Насте своей вспомни!

Колычев кинулся на Филиппа, но тотчас на самого Колычева кинулись опричники.

— Вели казнить!.. — кричал Колычев Филиппу из-под кучи тел. — Или сам тебе горло вырву!

— Вечно будет солнце сиять, и не будет ни дождей, ни снега! — воздевая руки к небу, вещал Иоанн, — Незачем здесь кровля!

Иоанн и Маша стояли на коленях на полу верхнего яруса дворца. Крыши над верхними покоями в Опричном дворце не построили. Безоблачное небо перечёркивали голые стропила.

— Но до этого, сестрёнка, страх будет и трепет, вопли и стенания! — гремел Иоанн. — «…И луна сделалась как кровь; и звезды небесные пали на землю; и небо скрылось, свившись как свиток!..»

— Ну что ещё тут говорить, владыка? — вопрошал Алексей Басманов. — Ты сам слышал. Все сознались. Били мы кого из них, пытали? Нет. Ты сам видел.

Засунув руки за поясок рубахи, Алексей Басманов прохаживался перед троном, на котором, сгорбившись, сидел Филипп. В руке Филипп сжимал царскую печать.

— А показывали они одинаково: Жигимонт, Новгород, государя отравить… Суди давай.

— Не могу… — тяжело сказал Филипп.

— Ведь не шутки тут, владыка, — задушевным тоном Иоанна укорял Алексей. — Заговор. Понятно, не ждал ты измены. А кто же её ждёт? На то и измена, что свои предают. Суди!

Филипп замотал головой.

— Не могу! — простонал он. — Всё как правда, а нету во мне веры!

— Ну, на тебя не угодить! — раздосадовался Басманов.

— Вину их признаю, — проскрипел Филипп, вставая с трона, — а судить не стану!

С громким стуком Филипп швырнул медную печать на сиденье трона и пошёл к дверям прочь из Тронной палаты.

Глава