— С царского пира не уйдём своими ногами… — прохрипел Колычеву Шуйский.

Глава 3

ЦАРСКИЙ ЗВЕРИНЕЦ

Солнце палило отвесно. Посреди пустой площади Опричного дворца, просторной и залитой светом, стояли безоружный монах и полусумасшедшая девушка — одни, как последняя правда мира.

— Государь, я виноват, — в тишине громко и смело говорил Филипп. — Я сам воевод к себе позвал. Хотел укрыть их, пока ты перебесишься.

Филипп называл вещи своими именами, обращаясь к здравому смыслу Иоанна. В пленении воевод митрополит как ясным днём видел всю нелепость царских подозрений и всю жестокость царской кары. Филипп хотел растолковать это царю. Разве же так плетут заговоры? Неужто не нужны преданные воины? Царь должен всё понять!

— Не было заговора, государь. Помилуй невиновных!

Все гульбища и переходы Опричного дворца, укрытые тенью, были усеяны опричниками в монашеских рясах и клобуках. Сам Иоанн сидел в кресле на крыльце.

— А может, был заговор, а, Филипушка? — спросил Иоанн. Его негромкий голос разносился не хуже голоса Филиппа. — Если не при тебе уговаривались, значит, чистые?

— Верю им, — веско ответил Филипп.

Он держал Машу за руку, а Маша держала икону Богородицы.

— Тебе больше верить некому? — хмыкнул Иоанн. — Бога и царя не хватает?

Филипп смутился. Кромешники в сумраке переходов и гульбищ Опричного дворца сейчас казались ему упырями, что боятся солнца. Но царь-то сидел на свету!

Иоанн, кряхтя, поднялся с кресла, бочком спустился с крыльца, подошёл к Филиппу и погладил Машу по голове.

— А её зачем привёл?

— Она при том бою была, — пояснил Филипп. — Пусть на твоей же иконе поклянётся, что воеводы бились честно.

— Грех дитю про кровь напоминать, — осуждающе проворчал Иоанн. — Здравствуй, внученька! Всё с тобою моя икона?

— Матушки Богородицы лик, — прошептала Маша, прижимая икону.

Иоанн выхватил у Маши икону, благоговейно поцеловал облезлое поле внизу и вернул девчонке доску.

— Зверушек разных любишь кормить? — ласково спросил Иоанн и взял Машу за руку. — Или лучше с бусками, серёжками поиграть?

— Зверушек… — едва слышно ответила Маша.

— А я, Филипушка, не буду ни судить, ни миловать, — словно мимоходом, сказал Иоанн Филиппу, — Мы лучше с внучкой по дворцу погуляем, зверьков посмотрим. Ты сам суди. Снова мои бармы надень.

Иоанн повернулся и по-стариковски медленно пошагал к дальнему крылечку, уводя с собою Машу.

В застенке в углу отгородили решёткой закут, и здесь держали воевод. Малюта поднял повыше лучину, чтобы видеть лица узников.

— Спрашивать у вас, братцы, мне нечего, — задушевно сказал он. — Я просто совет хочу дать. Смерть — она быстрая, а мука бесконечна.

Воеводы сидели на земляном полу, навалясь на стены. Скованные руки и ноги узников были неловко вывернуты. Избитые лица обросли бородами. Сквозь рваную одежду белели тела. Воеводы молчали.

— Эй, — позвал Малюта.

Из темноты появился опричник, поставил скамеечку и светец. Малюта всунул лучину в светец и тяжело опустился на скамеечку.

— Устал, — пожаловался он воеводам. — Притулюсь вот рядышком… Ребята, прибавь огня, отсюда ничего не видно.

На углях печи затрещали и загорелись смоляные огневища, засунутые опричниками. Застенок осветился.

Перед решёткой бояр на полу лежала пара брёвен, сколоченная скобами. Вдалеке под лестницей хрюкали два борова, а на них, скрутив свиньям уши, верхом сидели улыбающиеся братья Очины. Сверху на ступеньках примостился любопытный Генрих Штаден. Татарин Кай-Булат спокойно точил нож о камень стены. Плещеев, звякая, вынимал из бадейки орудия Малюты и примеривался, взвешивая в руках разные клещи.

Другие опричники вытащили огневища из печи и начали втыкать их в железные кольца, вмурованные в каменную кладку стен.

— Знаете, кто вас выдал, бояре? — спросил Малюта и сделал знак.

Откуда-то из тёмного угла два опричника выволокли голого монаха Илидора. Руки монаха были связаны, во рту торчал кляп.

Малюта кивнул, и опричник выдернул кляп.

— Господи, да за что меня-то?! — отчаянно завопил монах.

Воеводы молчали, как волки в клетке.

— Доносчику первый кнут, — сказал Малюта с суровым назиданием. — Смотрите, бояре. Его мука — вам наука.

Опричники повалили Илидора спиной на брёвна.

— Верой же и правдой!.. — рыдал Илидор, извиваясь.

Опричники ненадолго прикрыли собою монаха, чем-то застучали, и дикий крик ударил под потолок застенка. Опричники поднялись и расступились, показывая Малюте свою работу.

Илидор был растянут во весь рост и приколочен к брёвнам гвоздями сквозь ладони и лодыжки. Малюта кивнул в одобрение.

— Григорий Лукьяныч, милостивец! — визжал от боли Илидор, бесстыже дёргаясь голым телом.

— Когда крику много, толку мало, — по опыту заметил Малюта. — Настоящая мука молчит. Вот как вы, бояре… Митюша, заткни его.

Плещеев подошёл с клещами и пощёлкал их клювом перед лицом Илидора. У монаха от ужаса вытаращились глаза. Илидор уже не заорал, а накрепко стиснул челюсти. Но Плещеев вдавил монаху в рот клещи, ломая зубы, нашарил, подцепил и вырвал язык.

Илидор замычал, задыхаясь и кашляя кровью.

— Булатка, — позвал Малюта. — А теперь ты покажи боярам, как у вас непокорных казнят.

Кай-Булат, трогая лезвие ножа пальцем, мягко приблизился к Илидору. За Кай-Булатом братья Очины за уши тянули свиней.

— В Астрахань — вот так, — пояснил Кай-Булат.

Он наклонился над распростёртым монахом и вспорол ему живот. Илидор захрапел, как спящий. Кай-Булат схватил свиней за уши и ткнул рылами в кровавую борозду развороченного живота.

— Жри маханину! — велел он боровам.

На лестнице шумно вздохнул восхищённый Штаден:

— О-о… Гроссе варварский казнь!

— Государю служить — значит делать, что он велит, — пояснил воеводам Малюта. — А государь велит вам быть изменниками.

Воеводы молчали. Они видали и кровь, и ужасы, и смерть. Но вот так — чтобы свиньи жрали кишки живого человека…

Колычев обнимал Салтыкова, у которого вместо глаз были два чёрных кома запёкшейся сукровицы.

— Славно, Петруша, что ты ослеп, — тихо сказал Колычев.

— Моя служба — казнить, — объяснял Малюта. — Это, бояре, тоже — не пряники облизывать. Но я служу государю честно. И вы отслужите честно. Будьте покорны. Решил он, что вы — изменники, ну и умрите, как изменникам должно. А спорить, бояре, не надо. Сами видите.

Царский зверинец занимал обширный подвал. Едва Маша вошла, всё вокруг захлопало и закружилось стаей голубей. Царские голубятники прикормили птиц и приучили жить в подвале.

Маша сначала испугалась, а потом засмеялась. Сжавшись, вздрагивая, она стояла и жмурилась, а голуби садились ей на плечи и на голову. Иоанн любовался Машей.

— Ты, внученька, им по нраву, — ласково заметил Иоанн.

— Это матушки Богородицы птички, дедушка, — ответила Маша.

Иоанн вдруг ухнул, как сова, и, приседая, завертелся на месте, размахивая руками. Голуби взвились, мечась во все стороны.

— Страшный я? — грозно