Так вот, Максим переваривал мировоззрение людей, с которыми он оказался рядом. А это были те ещё ребята. Вот Эмиль — жутковатый парень. Ему убить человека было что плюнуть. Он ведь и в самом деле радовался, что смог, наконец-то пострелять из пулемета по коннице. Но ведь он своих не предаст.

Да и многие иные левые и ребята вокруг них, которых видел Максим… Те же сюрреалисты. Эти люди не ведь не за бабки суетились. Он хотели перевернуть искусство и искренне верили, что это будет хорошо.

Максим понял, чем отличаются его современники от этих ребят. Эти были, так сказать, калибром побольше. В этом мире были Маяковский и Есенин и многие другие, а в его мире — соплежуй Бродский. В этом времени был Зощенко, а в его — Петросян.

Тут играли всерьез — и были готовы были положить за то, во что верили, не только свою жизнь, но и сколько придется чужих. И ведь, в глубине души, у Максима было нечто такое… Не зря ведь он любил «металлический авангард» — бешеную музыку, которая отчаянно пыталась уйти от всеобщей коммерциализации. И ведь, если честно, всегда брала завидка, когда Максима видел в телевизоре ветеранов Великой войны. Можно быть сколько угодно циником, но если ты не совсем тупой, то понимаешь — вот такие ОНИ, и вот ты. Вот и это время было временем героев. Ну, а значит, придется соответствовать.

* * *

Возвращение в Париж началось, как уже привык Максим, со скандала. Эмиль тиснул ряд статеек о поездке, так она не понравилось очень многим, в том числе и партейным товарищам. Автора обвинили одновременно в антисемитизме и юдофилии. А что там пошло со стороны — это вообще атас. Более всего Максима возмущала тема в правой прессе, что они «продались жидам». Блин, если продались, то где от них деньги? Тут и в самом деле станешь антисемитом. Ведь не подгоняют денег, гады!

Особо чутким эстетам понравилась фотография Сени Черного с винтовкой в руках и с огромным серо-полосатым котом на плече. Данный кот по имени Мах, кстати, вступил в кибуц волне сознательно. В смысле, что его не привезли поселенцы, а он откуда-то пришел сам. Коммунары вообще-то любили животных. У них имелось даже два верблюда, которые в хозяйстве были на фиг не нужны. Не говоря уже об огромном количестве собак, которых ребята прикормили.

Так вот, о коте. Он был той ещё сволочью. Коммунистической идеологией котяра не проникся — и воровал из еды всё, до чего мог дотянуться. Не потому что его плохо кормили, а просто по западлизму характера. Впрочем, парень он был крутой, его все собаки боялись. На снимке котик просек важность политического момента и рожу состроил очень боевую. Самое смешное, что на этой фотке Максим прилично заработал. Его купил какой-то американский, совершенно аполитичный «кошачий» журнал.

Но самое главное началось дальше. Во время очередной встречи Эмиль сказал:

— На с тобой приглашают в Москву. На семинар коммунистических журналистов.

— А это… Меня там в ЧК не возьмут? Всё-таки я русский дворянин.

— Ага. Вот срезу тут же заберут. Главная в этом деле — редактор «Красного журналиста» Светлана Баскакова, которая в Кёнигсберге на пресс-конференции заявляла, что её род древнее Романовых. Вот так, заявляла и над всеми потешалась. Это та самая девушка, которую ты видел на плакатах как «лицо революции». А она, между прочим, жена самого главного человека в РОСТА, Сергея Конькова.

Максим вспомнил слышанный где-то питерский анекдот советского времени. Типа приезжает в Ленинград старенький эмигрант. Он ходит по городу и думает:

— Зимний стоит, Петропавловка стоит, Исаакий стоит. И у власти Романов[28]. Зачем я уезжал?

— А Коньков-то хоть не дворянин?

— Вроде, нет.

— А кто он вообще такой?

— Он в прошлом американский бандит, который объявлял себя анархистом. Во время мексиканской революции воевал в отрядах Панчо Вилья. В САСШ обвинялся в убийстве двух человек, агентов сыскного агентства Пинкертона, а также в грабежах банков. Впрочем, все обвинения сняты. Ну, это явно потому, что САСШ сейчас дружит с СССР. Вроде, Коньков из русских эмигрантов. Не политических. Причем, Коньков явно не приветствует попытки что-то узнать о его жизни до 1917 года. В России оказался в апреле 1917 года. Сначала прибился к анархистам, но довольно быстро перешел к большевикам. Считается автором песни «Гимн рабочего фронта», ну ты её точно слышал. Хотя сам авторство отрицает. Но его биография очень непонятная. Принимал участие в создании газеты «Рабочая окраина», формально независимой, а на самом деле пробольшевистской. В вопросах внутрипартийной полемики всегда стоит на стороне Сталина. Слышал о таком? Человек вроде малозаметный, но о-очень серьезный.

Гы. Гы. Гы. Вот уж Максим не слыхал о Сталине. Но, видимо, пока Вождь и Учитель и в этом мире в полный рост не развернулся.

— Что ещё? Многие товарищи называют Конькова «красным империалистом».

— А ты как к Конькову относишься?

— Собственно, именно он и создал РОСТА. Вот и всё. А по поводу империализма… Да, нам, французам, трудно признать, что центр нового мира — это Москва… Но так оно и есть.

В общем и целом, в Россию явно стоило ехать.

Шершавым языком плаката

В Москву Эмиль и Максим прибыли на три дня до начала местного шабаша. Дело было вот в чем. Добраться из Франции в Россию оказалось очень непросто. Традиционный путь, через Польшу был таким, что даже отморозок Эмиль предпочел туда не лезть. Там процветала демократия в полный рост. Как сказал всезнающий Эмиль, поляки дорвались до своего национального идеала — когда «пан на своём огороде равен воеводе». В общем, как говаривал Ельцин, «берите суверенитета, сколько сможете». О ситуации в Польше Эмиль привел исторический пример:

— Знаешь, у нас, французов, был такой принц, Генрих Валуа, впоследствии король Генрих III.

— Да, читал что-то у Дюма.

— Так вот. Его поляки пригласили на королевство. Ну, он и занял эту должность. А потом оттуда сбежал обратно во Францию. Я понимаю, когда люди бегут из тюрьмы. Но вот когда сбегают с трона… Ты ведь видел, что даже за призрачный российский трон претенденты цепляются ногами и зубами.

Итак, в Польшу можно было заезжать лишь на бронепоезде. Так что ехать приходилось на перекладных, в обход, через Восточную Пруссию. Но там было тоже не слава Богу. Французов в Германии откровенно не любили, так что могли прикопаться по