Самолет в небе прорезал белую тропинку.

Ребенок помахал ложкой моей матери.

— София, вези нас домой. — Роза бросила мне на колени ключи.

— Я не умею водить.

— Нет, умеешь. В любом случае тот анисовый ликер был слишком крепким, и я тоже не поведу.

Она начала проталкивать свое тело на пассажирское сиденье, поэтому мне пришлось выпрыгнуть из машины. Я обошла вокруг, села за руль и вставила ключ в зажигание. Движок завелся. Подергала ручной тормоз и сдала назад.

— Идеально. Идеальный задний ход.

Под колесами что-то хрустнуло.

— Это кукла того бедного ребенка, — сказала мама, выглядывая из окна. — Забудь, переключи скорость, включи поворотник, пристегнись, очень хорошо, поехали.

Пока я ехала со скоростью десять миль в час, Роза подалась вперед поправить зеркало.

— Быстрее.

Ехала я не на той передаче, но затем поправила ручку управления и на новой, пустой автомагистрали даже осмелилась прибавить скорость.

— София, с тобой я чувствую себя в полной безопасности. Только одно наблюдение.

— Какое?

— В Испании движение правостороннее.

Я засмеялась, и Роза сообщила мне, какое время показывают ее новые часы.

— Мы едем в гору — нужно переключить скорость. Видишь, нас пытаются обогнать?

— Да, я его вижу.

— Это она, — сказала Роза. — Она пытается тебя обогнать, потому что видимость безупречная — она видит, что встречных автомобилей нет. Час дня, между прочим.

После работы с тремя кофе-машинами водить — легкотня, как Роза и говорила.

В багажнике что-то перекатывалось. При каждом повороте стучалось о стенки. Я замедлила ход — машина внезапно дернулась и остановилась.

— Тебе нужно найти лучший баланс между тормозом и газом. Поставь рычаг на нейтралку и снова заводи.

«Берлинго» дернулся вперед, и предмет в багажнике загромыхал.

— Какая же это нейтралка? — Роза поправила скорость за меня, и мы двинулись. — Меня волнует не отсутствие у тебя прав, а отсутствие очков. Придется мне быть твоими глазами.

Она мои глаза. Я — ее ноги.

После того как мы приехали на стоянку на краю деревушки и я включила ручной тормоз, Роза объявила, что у нее новый шофер.

Моя любовь к матери — как топор. Рубит очень глубоко.

Она вытянула палец, чтобы потрогать смазанные маслом кудряшки у меня на затылке.

— Не знаю, что ты делаешь со своими волосами, Фия. Напоминаешь мне таксиста, который во время нашего медового месяца на Кефалонии, везя в отель меня и твоего отца, умудрился заблудиться.

Она жестом попросила передать ей ключи.

— Твой отец очень гордился своей шевелюрой, но мне не разрешалось ее трогать. Тогда у него были длинные черные волосы, падавшие на плечи мягкими локонами. В итоге я начала считать их магическими.

Ничего этого я знать не хотела. Но, как она сказала Гомесу, я была ее единственной.

Когда в своей новой роли шофера я открыла для нее дверь, она сказала, что пройдется до дома самостоятельно. Ходить, как оказалось, — совсем не проблема. Я оставила ее и обшарила багажник в поисках предмета, который перекатывался туда-сюда. Когда наконец он обнаружился, я предположила, что его, должно быть, спрятал там Мэтью, выбрав для нас автомобиль и оформив документы в присутствии сестры Солнце.

Это был баллончик синей краски.

Роза опиралась на пальмовый ствол у края стоянки. Согбенная, она словно держала на себе тяжесть, которую не способна вынести.

ПОЦЕЛУЙ. Мы о нем не говорим, но вот он, тут, в кокосовом мороженом, которое мы готовим вместе. Поцелуй витает здесь, между нами, хотя Ингрид сейчас перочинным ножичком высвобождает из стручка зерна ванили. Поцелуй затаился в ее длинных ресницах, в яичных желтках и сливках, он вышит голубой шелковистой нитью при помощи иглы, в которой живет ум Ингрид. Сама не знаю, чего я хочу от Ингрид, почему ей нравится меня унижать и почему я с этим мирюсь.

Похоже, я дала согласие на подрыв себя другими.

Она показывает мне одежду, которая громоздится в корзинах, расставленных по всему их испанскому дому, и откапывает белый атласный сарафан на тонкой изношенной тесемке. На подоле какая-то клякса, но Ингрид утверждает, что сейчас ничего лучше атласа для меня не придумать. Как дойдут руки — она сразу приведет его в порядок; понятно же, что волдыри, где ужалила медуза, все время болят.

Болят они не все время, но я не хочу ее обескураживать. Пока мы ждем, чтобы застыло наше мороженое, она берет прядь моих волос и наматывает себе на палец.

— Дай-ка я выстригу этот узелок, — говорит Ингрид.

Протянув руку, она хватает причудливые острые ножницы, лежащие поверх корзины с одеждой. Лезвия отгрызают мне волосы. Я оборачиваюсь: Ингрид победно держит перед собой трофей — толстый жгут моих завитков. Мне делается неловко, но все равно это интересней, чем ждать, когда у мамы проявятся побочные эффекты от лекарств и абстинентный синдром после их отмены. Может, чувство неловкости — это побочный эффект?

— Зоффи, а правда, что антропологи крадут из могил головы для замеров и всяких классификаций?

— Нет, так только в старину поступали. Я не ищу головы в могилах.

— А что ты ищешь?

— Ничего.

— Честно, Зоффи?

— Да.

— Чем интересно «ничего»?

— Тем, что оно покрывает собой все.

Она ткнула меня в локоть.

— Ты слишком много времени проводишь в одиночестве. Тебе надо бы что-нибудь смастерить своими руками.

— Например?

— Мостик.

Если Ингрид — мой мостик через лежащее внизу болото, она при каждой нашей встрече вынимает из опор несколько кирпичей. Это смахивает на эротический обряд. Если получится у меня перейти на другой берег и не свалиться в трясину, может, я буду вознаграждена за свои мучения? У Ингрид соблазнительные губы, мягкие, сочные. Она уравновешенна, неразговорчива, но слово, которое она выбрала, «Обесславленная», — это серьезное слово.

Ингрид отправляет меня в сад — посидеть с Мэтью, только что вернувшимся с работы.

Тот лежит в гамаке, под сенью двух деревьев.

— Сегодня был ис-клю-чи-тель-ный случай. — Оттолкнувшись ногой от ствола, Мэтью раскачивается на гамаке из стороны в сторону. — Самое трудное, Софи, — заставить человека проявить свое истинное «я».

Он машет листве у себя над головой, как будто хочет наколдовать какое-нибудь «я», достаточно истинное.

Мэтью, оказывается, работает инструктором по персональному росту. Помогает младшим менеджерам совершенствовать навыки общения и продавать свой бренд, причем с юмором и живостью. Проявляет ли Мэтью свое истинное «я»?