Этого было достаточно, чтобы он не стал дипломатом. Зато шеф Валентина – Хосни Мубарак – был истинным ценителем хорошей, «английской» шутки. Это он рассказал Валентину тот анекдот об Анваре Садате… Кстати, об остроумии по‑египетски. Египтяне необыкновенно остроумны, но на свой, особенный манер. Английский, «смысловой», юмор там ценится гораздо ниже каирского, в основном основанного на каламбурах. Каир по‑арабски – Маср. И Египет тоже – Маср. Каир и Египет для араба понятия неразделимые. Каирцев (читай – египтян) арабы за их любовь к каламбурам называют «смеющиеся каирцы». Когда мы однажды прилетели на ремонт в Барановичи, лейтенант Тахир случайно узнал, как по‑русски называется зуб. Радости его не было предела. Он почти ежедневно подходил ко мне с жалостной миной (в сопровождении нескольких друзей) и просил отпустить его на пару часов к доктору. «Надо удалить зуб», – говорил он, сопровождая эти слова жестом руки, как бы вырывающей и выкидывающей нечто ненужное. Друзья его покатывались со смеху… Через час он приходил ко мне и лицемерно заявлял, что счастлив, так как доктор «заштопал дырку в зубе» и можно его оставить на месте. Зуб по‑арабски – мужской половой орган, и вариациям на эту тему не было конца. В Каире люди не обижаются на остроумное слово. Если у вас наметился округлый животик, проходящий мимо египтянин может запросто провести по нему рукой и спросить: «Аиз батыха валя андак?» (Хочешь арбуз или он у тебя уже есть?) Веселые люди… Представляю, если бы у нас позиции противника находились в 180 километрах от столицы… Было бы не до шуток…

Abuent studia in mores (лат.).

Привычка – вторая натура.

Каждые три месяца один из наших бомбардировщиков летал «домой», в Североморск, на регламентный ремонт. Наступила очередь и нашего – № 4378. Мы улетали домой с удовольствием: в Каире нам было тяжело во время Рамадана – месяца мусульманского поста. Правоверным нельзя пить, есть и курить в светлое время суток. Ну, нам‑то можно, в моем виде на жительство написано масихи – христианин (независимо от вероисповедания, всех «рашн» в Египте зачисляли в христиане), но на улице на тебя и твою сигарету смотрели так, что и курить не захочешь. В Карачи однажды во время Рамадана фанатик заколол смуглого мужчину, шедшего по тротуару к ожидавшей его машине с сигаретой в руке. Мужчина оказался малагасийским коммерсантом и никакого отношения к исламу не имел. Однако никто из окружающих не попытался помочь ему или позвать полицию. В каирских ресторанах и кафе люди тоже ждали, пока на цитадели выстрелит пушка – значит, как написано в Коране, стемнело настолько, что не отличить белой нитки от черной.

Так что, загрузив в бомболюк корзины с фруктами для североморских ребятишек и женщин, мы с радостью полетели домой. Дальности полета на прыжок почти от экватора в Заполярье не хватало; промежуточная посадка или, как говорят летчики, аэродром подскока был в Тёкёле, под Будапештом. Экипаж стосковался по дому и, уговорив руководителя полетов в Тёкёле, заправившись топливом и пообедав, через два часа взлетели снова. В Североморске нас встретили со знаменами, как вернувшихся с войны, и, пока самолет заруливал на стоянку, мы смотрели через триплексы на выстроенный в парадном строю полк.

Было начало июня, 9 часов вечера, заполярное солнце стояло высоко над зданиями городка, и я почему‑то подумал: как же эскимосам и вообще северянам соблюдать пост, если они примут ислам – ведь летом здесь солнце не заходит три месяца? Но я зря беспокоился – в Североморске, оказывается, мусульман не было, и после митинга мы так отметили наш прилет, что по пути в гостиницу долго не могли понять, почему нельзя купить сигарет в киоске, если сейчас 3 часа. Солнце стояло высоко, заливая безлюдные улицы светом, а до нас после застолья с трудом доходило, что это 3 часа ночи, что все в городе спят, и продавщица киоска – не исключение.

Командующий авиацией Северного флота, генерал-лейтенант Георгий Андреевич Кузнецов, был мой земляк, нальчанин, и хорошо знал моего отца. В бытность его молодым человеком мой отец был Председателем Президиума Верховного Совета Кабардинской Республики, заместителем Председателя Президиума Верховного Совета Российской Федерации, и помог ему с учебой. Командующий на другой день посадил меня в свой транспортный самолет «Ил-14», который летел в Горький, и приказал сделать посадку в Чкаловске, в Москве. Меня направили в ведомственную гостиницу 10‑го управления Генштаба около станции метро «Кировская», наискосок от здания Главпочтамта. Гостиницей это заведение, правда, можно было назвать весьма условно. Это был бывший особняк маршала Говорова. За кованым забором с узенькой калиткой стояло на лужайке красивое маленькое здание. Табличка гласила: «Детский сад № 310». Я удивился – поди же, сколько их в Москве! Но в моем паспорте не было отметок об убытии из Египта и о прибытии в Союз, и в другую гостиницу я поехать не мог. А здесь привыкли ко всяким документам, иногда весьма экзотическим, и вопросов не задавали. Говорили, что глубоко в подвале особняка были оборудованы рабочий кабинет и комната отдыха, где иногда во время войны ночевал Сталин, когда оставался в городе. Вот в этом детском садике я и переночевал. А дальше было легко – до Минеральных Вод и в Нальчик. Пока бомбардировщик ремонтировали, я хорошо отдохнул. Жаль только, что не застал дома маму – она лечила печень в Карловых Варах, в Чехословакии.

15 дней пролетели незаметно, и я собрался назад, в Египет. На обратном пути мы опять сели в Тёкёле. Посадить‑то нас посадили, да вот выпускать не собирались. Сказали, что есть строгий запрет на вылеты, аэродром будет работать только на прием самолетов. Съездили в Будапешт, попили пива со шпикачками, постояли, глазея на идущих с пляжа девочек, на мосту через Дунай. Вернулись в Тёкёль и добрались до командного пункта. Вылета нет и сегодня не будет. На башне аэродрома всем было не до нас – садился военно-транспортный «Ту-134». Значит, начальство. С ним лучше не встречаться. Мы заторопились в гостиницу. К самолету подали черную «Волгу» с военными номерами Южной группы войск. По трапу сошли всего два человека – военный и гражданский. Генерала я не знал, но в осанке гражданского мне что‑то показалось знакомым. Несомненно, я знал этого человека. В голове как будто зазвучал бархатистый голос опытного оратора, чуть невнятный, выговаривающий тщательно подобранные и логически выстроенные фразы. Обозреватель. Что он делает здесь, ведь он знаток военных конфликтов? С НАТО пока никто воевать не собирается. Венгрия – в самом сердце Варшавского договора. Да и предыдущий опыт подсказывал: он никогда не окажется перед началом конфликта на стороне, которая должна подвергнуться нападению. Он был в Пакистане в 1964‑м, в Египте в 1967‑м; что же он делает здесь и сейчас? Господи, да что я выдумываю? Ну, приехал именитый обозреватель ТАСС, кандидат в члены ЦК, опытнейший международник. Соберет офицеров-пропагандистов Южной группы войск, разъяснит им очередное решение партии и уедет. Какое решение? Ну… мало ли какие решения надо разъяснять политработникам или штабным офицерам!

Весь вечер мы просидели в уютном кафе за кружкой пива, не злоупотребляя – надеялись, что утром могут разрешить вылет. Зря. Всю ночь, следующий день и всю следующую ночь волна за волной беспрерывной чередой с интервалом в 5–7 минут садились звенья штурмовиков, транспортные самолеты десанта, вертолеты. Все они садились, заправлялись и снова взлетали. На Чехословакию. Советский Союз ввел туда войска. Обозреватель приезжал не зря. Пражская весна закончилась грозами. Мы улетели в Египет только на третий день.