на самом деле хочется плакать, потому что хорошо бы просто всем обняться и побыть вместе, а этого сделать нельзя. Поэтому про серьезные вещи лучше не говорить.

Маленький сын Клима, Пашка, полез через забор. Наверное, он единственный из нас не понимал, что происходит, почему папа стоит там и не может к ним подойти. Соня начала его оттаскивать и говорить, что приближаться друг к другу нельзя, Пашка начал плакать… И, естественно, включилась цепная реакция: всем тоже захотелось плакать. Маша моя тоже залезла на забор – у меня осталась такая фотография.

Время нашей встречи было ограничено – нужно было следовать графику. Самый страшный момент настал, когда нам сказали: «Заканчивайте». Было так плохо, что казалось, лучше было бы вообще не встречаться. Сфотографировались через забор друг с другом… Конечно, все правильно – ведь это правда опасно: обнимешь вот так – а утром температура, и старта нет. Слишком высоки ставки. Но все равно невозможно принять, невозможно вообразить, что твои дети стоят рядом, по ту сторону забора, на расстоянии вытянутой руки, а ты не можешь их обнять, поцеловать. Вот такая очень эмоциональная встреча.

На Байконур приехал снимать свою передачу и Ваня Ургант. Нам нельзя было видеться. Все сотрудники передачи «Вечерний Ургант» – мои друзья. Я пишу Мите Хрусталеву: «Как дела?» Он отвечает: «К вам нельзя, но мы все рядом!» Первую часть передачи сняли, когда Ваню со скрипом запустили на территорию, но нам можно было только покричать ему с балкона.

Однажды мы сидели в столовой, когда мне позвонил Ваня: «Мы едем мимо вашей гостиницы!» Я: «Стойте, я к забору подбегу!» Бегу к забору, а за мной бежит врач экипажа. И мы переговаривались с Ваней через забор:

– Ваня, как ты?

– Я хорошо! А ты как?

– Я тоже неплохо! Как настроение?

Нам повезло побывать и с той, и с другой стороны забора. Через год, приехав на Байконур, мы пришли на встречу с экипажем Сергея Прокопьева, и нам удалось пообщаться с ребятами через забор уже с внешней стороны. А потом нас даже пустили внутрь, в комнату за стеклом, и мы поговорили с космонавтами, пожелали им успеха. Когда ты находишься по другую сторону стекла и забора, ты вроде спокоен, потому что не тебе предстоит лететь. Но вместе с тем я смотрела на ребят и думала: как же им повезло! Какое крутое путешествие их ждет! И как же я им сейчас завидую!

Страх смерти

Дней за пять до старта у меня случился «приход». Сначала было некогда, но потом… В конце августа, на одном из сеансов с психотерапевтом, я сказала, что хочу поговорить о смерти. У меня возникло такое странное предчувствие. Я подумала: кажется, все. Наверное, так должна была сложиться моя жизнь. Вдруг резко пришло такое ощущение. Возможно, потому что атмосфера вокруг была хорошая, дружеская. И вдруг – эта мысль внутри.

Когда я приходила в свой номер на Байконуре, мысли накатывали. Вроде хотелось и одной побыть, и в то же время было страшно. Хотелось, чтобы мы все время были вместе, иначе я оказывалась один на один со своими мыслями. Я сказала своему психотерапевту: «Давайте поговорим о смерти. Как к этому подготовиться?» Мы поговорили, разобрали мои страхи, и для начала она предложила мне заняться йоговским дыханием. Я начала делать дыхательные упражнения, они помогали. Стала писать, отвлекаться, читала письма Королева жене. Накладывала на лицо патчи, маски, бесконечно перечитывала сценарий, пытаясь себя как-то отвлечь. Но в какой-то момент наступил критический момент, когда я вдруг подумала: зачем? Зачем я себе это устроила? А если это правда – конец? Ведь то, чего я боюсь, случалось и с профессиональными космонавтами. Да, у нас в стране надежные ракеты, хорошие специалисты, которые делают все на совесть, как Романов, например. Хорошо, что в этой отрасли такие люди еще остались. Но это же эксперимент! Никто не знает, как все сложится. Вдруг, даже если с ракетой все будет в порядке, организм даст какой-нибудь сбой? Мелькали такие мысли: зачем тебе это, что за бред? Собирай вещи и уходи. Я стала обвинять себя в глупости: «Ты дура? Чего тебе не хватает? У тебя все есть: дети, фонд, родители, профессия, роли, режиссеры». У меня не было дефицита в предложениях. Поэтому я размышляла, зачем мне все это надо.

Но потом я подумала, что, если все это случилось, значит, так нужно. Так сложилось. А могло сложиться иначе. Все это – случайная неслучайность. Или неслучайная случайность. Тогда одна сумасшедшая написала про меня в сети: «Ну погибнет она – поставят ей памятник на малой родине». Написать такое было бесчеловечно, жестоко с ее стороны, и это очень сильно в меня попало. Значит, возможно, это и есть моя судьба? Но какая она будет на самом деле – кто знает? Не всё ты можешь решить. Но можешь на что-то настроиться и понять, что же тебя беспокоит больше всего. Для меня самым страшным было «прощание за стеклом».

Я много снималась в военных фильмах, много играю в драмах, трагедиях. Само слово «прощание» уже вызывает у меня слезы. В моем понимании «прощание» – это навсегда.

Я актриса. Вот как я работаю и над сценариями, и над ролями. Есть понятие – актерские манки. Например, спектакль «Варшавская мелодия» был выстроен режиссером Сергеем Голомазовым и мною с Даней Страховым так, чтобы со мной происходил определенный процесс, необходимый для существования в этой роли, – невзирая ни на какие посторонние факторы. Я могла сыграть сцену в ресторане полумертвая, с температурой. Правильно найденные актерские манки означают, что твой организм, в каком бы он состоянии ни был, включается на сцене, как по щелчку. Исходя из этого, я решила переосмыслить слово «прощание», решив для себя так: в этот момент я рождаюсь как космонавт, как актриса, которая отправляется в космос. Значит, это мой новый день рождения! А день рождения – это праздник, улыбки, цветы, радость. Я настраивала себя на это и несколько раз в голове проигрывала день старта.

Я представляла, как мы выходим из корпуса ранним утром, как звучит песня «Земля в иллюминаторе», как батюшка окропляет нас святой водой, как мы с улыбкой идем по дорожке. Детей к нам не пускают, обниматься не дают. Но мы просто идем дальше. Я точно знаю, что все будет хорошо. Впереди – прощание за