Женщина кивает, называет цену, и пока я расплачиваюсь, отдает Павловой ключ от номера. Я не против, все равно никуда она от меня не денется. Если нужно будет — наручниками к батареи пристегну.

— Дорогой, проводи гостей! — кричит женщина.

Тут же выходит ее, насколько я понимаю, муж, который и сопровождает нас в номера. Он трещит без умолку, а еще слишком часто улыбается Павловой.

— Эх, молодежь. Мне б ваши годы, я бы из постели не вылазил, — подмигивает. — Женаты? — спрашивает у нас.

— Нет, — отвечаю.

От подобной перспективы передергивает. Женится я не был готов категорически, а уж с такой-то женушкой и врага не нужно. Коньки отбросишь раньше, чем брачная ночь наступит. Жена она, какая должна быть? Покладистая, чтобы мужу не перечила, чтобы заботливая была, очаг берегла, а не хату спалила этим самым очагом, а потом еще вокруг огня этого плясала от счастья.

— И что за время такое дурное пошло? Все тянут и тянут резину. Ты бы, сынок, поспешил, а то уведут невесту! Такая красавица-то!

Павлова, хоть еще и находится в своей обиде, но это не мешает ей слабо улыбнуться мужчине и покраснеть. Почему бармену и старику улыбки, а мне перец с солью в кофе?

К счастью, мы подходим к номерам и мужик с нашей личной жизни, которой нет, переключается.

— Так, это ваш, — указывает, — пятнадцатый. И ваш напротив, восемнадцатый, — уже обращается к Кислому, который с того момента как мы выехали с кафе щеголяет с такой мордой, будто ни сегодня-завтра на эшафот отправится.

— Ну-с чай вам принесут, а вы пока располагайтесь. Если что-то нужно, то в номере есть телефон, набирайте или можете спуститься вниз, — он разворачивается и начинает уходить, как вдруг через спину бросает, — молодые, сильно не шумите! Стены тонкие!

Я усмехаюсь, а Павлова презрительно фыркает, будто сама мысль о сексе со мной ей противна. Стоит ли мне ей напомнить, как сладко она спала в моих объятьях?

Соня открывает дверь и заходит, а я остаюсь стоять с Кислым в коридоре.

— Сегодня уже поздно, но завтра я наберу Летягина и устрою вам встречу. Думаю, прямо здесь. Следи за девчонкой в оба, если ее не будет, то Летягин и пальцем не пошевелит.

— Кислый, ты не должен…

Все что он был мне должен — отдал сполна. Я не могу его просить о большем. Этого парня жизнь и без того потрепала.

— Прекрати, Зорин. Всегда выплывали и в этот раз из дерьма выплывем.

Благодарно хлопаю ему по плечам, а после мы расходимся по комнатам. Если в моей жизни и был человек, которого я смело, мог наректи другом, то только Леха. О дружбе и любви я знал не много. Еще меньше в этом разбирался. Много попоек было в моей дрянной жестянке, много телок, много безбашенного секса. Особенно на первом и втором курсе. Наивный дурак думал, что вырвался из этого ада. Оставил все в прошлом и жизнь заиграет новыми красками. Весь мир лежал у моих ног, думал я. Сейчас остывшим умом осознаю, что все было шарадой. Моим воображением. В номере я застаю Соню, лежащую посреди кровати. Это зрелище пробуждает во мне мужчину. Мужчину, который хочет женщину. Интересно в сексе она такая же строптивая? Или наоборот мягкая? Оставит ли она на моей спине царапины или, возможно, поцелуи?

Прогоняю эти чумные мысли, потому что в баре я был на грани того чтобы трахнуть ее в машине или на столе при всех. Особенно тем смазливым парнишей. Чтобы остудиться топаю в душ. Ледяной душ. Лишь после него позволяю себе расслабиться на секунду. Расслабиться и снять маску циничного козла, чтобы в зеркале увидеть уставшего парня.

Я ехал с одной единственной целью поставить на ноги «Шафран».

В былые дни, когда в черная полоса в нашей семье прошла, Мурчик вроде как остепенился, бизнес устаканился, да и мы с Саней были уже здоровыми мне четырнадцать, Сане шестнадцать лет от роду. Мать не ходила, а парила. Цвела и пахла. Наш по-настоящему первый семейный пикник, первая вылазка на природу, первая поездка на курорт. Это было неплохое время, хоть я и сторонился Мурчика. Он для меня давно не был примером.

Вот дед! Тот учил нас уму да разуму. И как костер распаливать, и как на дичь охотится, и подзатыльники не забывал давать за то, что матери не помогали. Уважению учил. Правда, моему братцу в одно ухо влетело — в другое вылетело, что называется.

Санька уже тогда косило в другую сторону. Сторону Мурчика. Ему наш батя казался нереально крутым. Мне же главное, чтобы мать была счастлива, а не улыбалась через силу, когда узнавала, что ему в «офисе» отсасывает очередная шалава.

Саня начал подражать Мурчику. Копировал движения, жесты, манеру речи. Что-то удавалось, но в основном это было провалом. Выглядел он нелепо. Стойкость характера не «скопируешь» у человека и не «вставишь» себе, так же как и стержень. Единственно, что у Шурика было свое это грязь под ногтями, сопли в носу и трусость.Однако Мурчику было приятно, что хоть один сын пошел в него.

«Моя порода» — гордо заявлял он, нарочно игнорируя меня. Затем начал таскать на всякие «дела» с собой. Тогда-то наши отношения с братом окончательно полетели в тартарары. Разные интересы, разные компании, разные взгляды на жизнь. Я не был забитым ботаном, и подавно, но далек был от тусовки Сани. Обычный дворовой пацан, который занимался хоккеем, и в те славные времена, мечтал о карьере хоккеиста.

«Вот вырасту, мам, буду гонять за нашу сборную! Тогда Канадцы вообще забудут о победах!» — постоянно твердил я.

«Будешь, сынок, будешь!» — гладила она меня ласково по голове.

Она всегда была против того, чтобы отец вмешивал Саню в свои движухи, но разве он кого-то слушал? Только отмахивался.

«Счастье», если можно его так назвать, длилось недолго. Уже через два с половиной года, когда у Санька совсем башню сорвало, а папенька только и разводил руками и говорил: «Дурак!», мама была в отчаянии. Тогда, чтобы загладить свою вину, отец подарил маме кафе. Об этом она давно грезила. Отмазался, в общем, как он считал. Помимо того, что Шурик скатывался на самое дно, у Мурчика тоже начала происходить неразбериха. Снова движухи, ночные вылазки по ночам, какие-то мутки.

Мать сильно сдала, похудела, побледнела, глаза потускнели. Сперва она пила успокоительные, затем антидепрессанты. Почти перестала ходить на мои игры, чего раньше не случалось. С тех самых пор, как я в четыре года встал на коньки.