светлые волосы, демонстрируя сережки, усыпанные сапфирами. Её новые украшения доходят до самого верха её закругленной ушной раковины, где сужаются, создавая иллюзию заострённых ушей.

Я не спрашиваю её, что она сделала, чтобы заслужить эти подарки. Я это и так уже знаю, но она всё равно мне рассказывает, не пропуская ни одной детали. Теперь даже муха на стене Марко не настолько осведомлена об анатомии короля и его сексуальных предпочтениях.

К слову о стенах…

— Мне всегда было интересно, как выглядит спальня короля?

Её глаза сверкают так же ярко, как и её сережки.

— О, она просто прекрасна. Вместо потолка там стеклянный купол, за которым видно небо, а стены выложены зеркальной плиткой, из-за чего кажется, что ты паришь в небе. А его ванная… Боже, я влюбилась в его ванную. Там есть краники, из которых течёт вода.

Я едва не делаю колкое замечание о том, что Катриона слишком хорошо знакома со всеми краниками Марко, но решаю не отклоняться от темы.

— У него там есть какие-нибудь произведения искусства? Может, статуи?

— Карта королевства. Площадь земель, которыми он правит, впечатляет. Ты знала, что Тареспагия в четыре раза больше Тарелексо и Тарекуори вместе взятых?

— Не знала. Но теперь знаю. Что-то ещё?

Я продолжаю протирать всё тот же самый стакан, который я протирала, когда она зашла, но Катриона слишком углубилась в свои мысли, чтобы заметить это.

— Больше ничего не припоминаю.

Значит, в покоях короля нет ворона. Можно вычеркнуть ещё одну область со своей карты сокровищ.

Она выходит из своего транса.

— Почему тебя не было?

— Потеряла ленту.

— Ты…

Смех начинает изливаться из неё. Но когда она понимает, что я не шучу, она трезвеет.

— Извини. Какая жалость.

Я начинаю скрежетать зубами, злость на бабушку разрастается во мне с новой силой. Её не было дома, когда я уходила с Сибиллой, но я намереваюсь серьёзно с ней поговорить после своей смены.

Катриона касается пальцами острых кончиков своих серёжек.

— Значит, ты осталась дома в одиночестве?

— Нет. Гуляла с друзьями, которые не получили приглашения.

— Ты такая невероятно участливая.

Она зевает, давая мне понять, что она думает о моей участливости.

Если только она не устала.

Я предпочитаю думать, что она устала. Я продолжаю смотреть на стакан, который протираю.

— Ты видела Данте прошлой ночью?

— Видела. Он вёл себя самым лучшим образом. Но опять же, там была принцесса Глэйса.

Я резко поднимаю на неё глаза.

— А какое отношение принцесса Глэйса имеет к его поведению?

— Он за ней ухаживает, дурочка. Она довольно холодная. И до жути бледная. Можно подумать, что на севере совсем не светит солнце.

Прежде, чем я успеваю подобрать свою челюсть со столешницы, дверь в таверну распахивается и заходит Антони, балансируя поддоном, доверху заполненным рыбой и льдом. Как только он меня замечает, его глаза загораются, улыбка завладевает его губами, и он гордо подходит к нам со своей рыбой.

— Фэллон. Катриона.

Он произносит оба наших имени, но смотрит только на меня.

Затем он обходит бар и заходит на кухню, чтобы отнести свою добычу матери Сибиллы, которая зарылась по локоть в лук и чеснок, когда я заходила туда в последний раз.

Катриона наблюдает за тем, как раскачивается распашная дверь, которая затем останавливается.

— Какое у тебя жаркое пламя, микара.

— Что?

— Антони чуть не вошёл в стену, вместо двери. Марко задавал мне о тебе множество вопросов. И Сильв…

Её глаза широко распахиваются.

— Твоя девственность пока нетронута, верно?

Меня охватывает жар, хотя я всё ещё нахожусь под впечатлением от того, что король спрашивал обо мне. Он никогда меня не встречал.

— Ты бы хотела заработать золотой?

Моё сердце начинает биться о косточки корсета. Золотой монетой я смогла бы расплатиться за съём квартиры на год вперёд.

— Можешь рассчитывать на три, если в этом будет участвовать король… — размышляет вслух Катриона.

Я ставлю стакан на стол, но не беру другой.

— Каким образом?

— Сделав то, что я сделала восемьдесят два года назад.

Мой пульс ускоряется, потому что я, кажется, понимаю, к чему она клонит.

— Что ты сделала?

— Я продала свою девственность на аукционе.

— Ты… — я морщу нос и качаю головой. — Нет. Я бы никогда…

Антони выходит из кухни, и воздух наполняется солёным запахом перламутровой чешуи и острым ароматом порезанного лука. Он приближается ко мне, и мне кажется, что он собирается схватить меня за талию, но его цель — раковина.

Он опускает руки в мыльную воду, после чего берёт кусочек мыла и начинает тереть его между ладонями.

— Что задумала, Катриона?

Её плотно сжатые указательный и средний пальцы взмывают вверх — этот вульгарный жест популярен среди полукровок и людей.

— Не твоё дело, Антони.

— Если это касается Фэллон, то это моё дело.

Моя спина напрягается, потому что один поцелуй не делает меня его делом.

Он вынимает тряпку из моих крепко сжатых побелевших пальцев и вытирает ею руки.

— Я серьёзно, Катриона. Не надо её развращать.

Она фыркает.

— Это что-то новенькое, особенно из уст мужчины, переспавшего с гораздо большим количеством людей, чем я, дело которого… ловить рыбу…

Она достаёт грецкий орех, обжаренный с розмарином, из миски, которую я только что наполнила, и закидывает себе в рот. Хорошенько его прожевав, она добавляет:

— А не любовниц.

Антони и Катриона сердито смотрят друг на друга, и я на секунду задумываюсь, а не спали ли они когда-нибудь, но я быстро останавливаю себя, так как предпочитаю не знать.

Какофония звуков с пристани проникает в таверну и разрезает стену тишины, которая заменила собой деревянную барную стойку.

— Вот ты где! — Фибус запускает руку в свои светлые локоны, его брови низко нависают над его блестящими изумрудными глазами.

Как вовремя.

— Вот я где.

Он упирается локтем в барную стойку и набирает пригоршню орехов.

— Мы с Сиб всю ночь искали…

Его голос растворяется в воздухе, когда Антони переплетает свои пальцы с моими.

Я не сжимаю руку вокруг его руки, но и не отдёргиваю её.

— Мы продолжим с того места, где остановились, когда в таверне не будет так много народа.

Катриона достает ещё один грецкий орех, после чего разворачивается, зашуршав синей шёлковой тканью, и поднимается вверх по деревянной лестнице, которую я недавно подметала, потому что дети Флоры заболели — опять — а Сибилла решила вздремнуть. Честно говоря, я не могу сказать, что это бессмысленное занятие было мне неприятно.

Антони заводит прядь волос мне за ухо.

— В котором часу ты заканчиваешь?

— Я не знаю.

Фибус закидывает