Но не только из соображений безопасности бежала она под дождем к дому Малышева, хотелось просто, по-человечески извиниться. Ибо вчера сказала то, что не следовало говорить ни при каких обстоятельствах. Угрожать детям, да еще тем, которые в трудной ситуации находятся, — подлость даже среди бандитов. И как это ее угораздило брякнуть такое?

Малышев открыл дверь, усмехнулся, оглядев мокрую гостью, посторонился, пропуская ее в квартиру. Заметно было, что он уже изрядно выпил, правда, на ногах держался вполне уверенно. Элегантным жестом попросил Воронину пройти на кухню, а сам отправился почему-то в комнату.

На кухне был накрыт скромный стол — соленые огурцы, селедка, мясные нарезки, стояла наполовину опорожненная бутылка водки. И — никого. Может быть, у него женщина в комнате? Она прислушалась — нет, тихо там, даже музыка не звучит. Зачем же он пошел в комнату?

Ответ на этот вопрос она получила через минуту. Малышев пришел на кухню с желтым махровым полотенцем, протянул его Ворониной:

— Возьмите, Любовь Георгиевна. Вытритесь, вы же вся мокрая.

— Хотите сказать — мокрая курица?

— Я этого не сказал. А если честно — вы довольно-таки привлекательная женщина, я уже говорил, что Светлана очень похожа на вас, а она — красавица. Но к сожалению, вы прокурор, и этим все сказано.

— Вы считаете, что прокурорами могут быть только мужчины? — с раздражением спросила Воронина.

Но полотенце взяла, оно было чистым и даже выглаженным, не из ванной, а из гардероба. Вытирая мокрые волосы, подумала, что сама точно не знает, где у нее в гардеробе лежат чистые полотенца, дочка занималась домашним хозяйством…

— Я считаю, что профессия накладывает свой грим на внешность ее обладателя. Понимаете, да?

— Не будем спорить, Владимир Сергеевич. Я пришла, чтобы извиниться за вчерашнее. Я сказала это… просто какое-то затмение нашло. Я ничего плохого вашему сыну не желаю.

— Я тоже. Он замечательный парень, ваши извинения принимаются, Любовь Георгиевна. А почему Светлана не пришла сегодня?

Воронина бросила полотенце на кухонный диванчик, внимательно посмотрела на Малышева, слегка прищурилась:

— Почему она должна приходить сюда? Что у вас с моей дочерью?

— Что? Да то же самое. Она невеста моего сына, она мне как дочь, как друг… А вы что подумали?

Он снова переиграл ее. Она не спрашивала, она предупреждала, а Малышев ответил просто и понятно. Чертов журналист! А ведь выпил полбутылки водки!

— Вы можете хоть иногда быть нормальным, Владимир Сергеевич? Зачем вы пьете?! Да еще и в одиночестве? Это же… бытовое пьянство, которое приводит… к весьма печальным последствиям.

— В данном случае обмываю гонорар. Статью приняли на ура, деньги дали, ждут других статей. Партии! Смешно даже слово такое произносить по отношению к этим кучкам прохвостов. Но я что? Я напишу, если заплатят. Кстати, вы, наверное, замерзли, хотите водки? Дождь льет все сильнее, а вы без зонтика. Переждите несколько минут.

— Хочу! — с вызовом сказала она.

Малышев достал из шкафа вторую рюмку, налил водки, протянул Ворониной. И чистую тарелку поставил на стол, рядом с ней вилку положил.

— Садитесь, Любовь Георгиевна, не стесняйтесь. Извините, что стол мой скромен, да я ведь не ждал гостей. Ваша дочь тут не гость, а хозяйка, и, сказать по правде, очень умелая. Чудо, а не девчонка — и красавица, и хозяйка. Будь я на вашем месте, еще раз извиняюсь за столь странное сравнение, я бы взятки брал, чтобы обеспечить такой дочери королевскую жизнь.

Воронина усмехнулась, вот тут он явно оплошал! Она села на диванчик, держа в руке рюмку с водкой.

— В таком случае могу вас заверить, что хорошей хозяйки из нее никогда бы не получилось. Так называемая королевская жизнь вырабатывает совсем иные качества у детей.

— Не всегда. И вообще это спорный вопрос. Я предлагаю выпить за наших детей, не возражаете?

Воронина задумалась. Ей очень не хотелось пить за сына Малышева, который причинил ей столько страданий, но в конце концов решила, что она может выпить за то, чтобы он вышел на волю живым и здоровым. К тому времени Светлана найдет себе достойного парня и выйдет замуж. Она согласно кивнула, подняла рюмку, залпом опорожнила ее. Подцепила вилкой кусок селедки, отправила в рот, потом взяла четвертинку соленого огурца, который тут же захрустел на ее зубах. Четвертинка огурца… Пьяница, а эстет!

— У вас нет друзей? Не с кем отпраздновать крупный гонорар, Владимир Сергеевич?

— А у вас они есть?

— Не сводите разговор к выражению «сам дурак». Вы же умный человек, ваш интеллект явно выше этого.

— Спасибо за то, что признаете у меня наличие интеллекта. Друзья у меня есть, но видеть их особого желания нет. Знаете почему? Жена, когда ушла от меня, по привычке приглашала на какие-то праздники моих друзей, тех, кто вхож был в дом. Они не могли отказаться от ужина в шикарном ресторане. А я почему-то не могу простить им этого.

— Вы много пили, поэтому от вас ушла жена?

Малышев сочувственно усмехнулся:

— Не в глаз, а в бровь, так следует оценить вашу реплику. Очень вы далеки от своей дочери, уважаемая Любовь Георгиевна. Как тут не вспомнить демократов, которые как были, так и остались страшно далеки от народа?

— Может, объясните?

— Светлана знает эту историю давно. Я никогда не был трезвенником, ну, разве что в раннем детстве, но и в одиночестве не пил. Семью обеспечивал, на Кипр летом вывозил, на Мальту. А жена… Она ушла к какому-то нефтепромышленнику. Всегда хотела быть причастной к высшему свету и не сдержалась. Ушла. А я до сих пор не могу понять этого.

Воронина опустила глаза. Действительно, дура она. Светка это знает, а она… Сколько дел проходило через ее руки, когда жена уходила к богатому, а муж пытался мстить или маньяком становился! А этот Малышев держится, в доме порядок, чистота, но боль свою глушит спиртным по ночам. Имеет право. Если бы знала, не стала бы затрагивать эту тему. Да и вообще… не стала бы так думать о Малышеве.

— Я понимаю вас, Владимир Сергеевич.

— Да откуда, милая? — усмехнулся Малышев.

— Налейте еще, — решительно сказала Воронина.

Он выполнил ее просьбу, наполнил рюмки водкой, поднял свою, но она решительно выпила, не чокаясь. Закусила соленым огурцом, внимательно посмотрела на Малышева:

— Владимир Сергеевич, у меня был любимый муж, майор уже тогда, ему прочили большое будущее. Я была за ним как за каменной стеной. Он в дочке души не чаял, и она любила его. А я была только рада этому. Знаете, баба с бабой найдет общий язык, извините за грубость, а если дочка с папой — просто влюбленная пара, так и у самой радостно на душе… Его убили при задержании особо опасной группы. Он спас жизнь своему другу Хлопову, а сам погиб. Как настоящий мужчина, понимаете? Я хочу сказать… Мне знакома страшная боль утраты и чувство пустоты, которое возникает потом. Извините, я была несправедлива к вам.