прозвали Убийцей Матерей. Ума не приложу, на кого и думать. Дознание отца Альбана ничего не дало, но он сам ищет ответ, не с кем не делясь своими соображениями, — начал излагать свои соображения мореход.

— Оставляет ли изверг следы и на кого падает подозрение? — монах снова перебил морехода, а тот, медленно подбирая слова, чтобы не упустить главное, ответил:

— Следов убийца не оставляет, а подозреваю я всех, включая епископа Николаса. Но главное не в этом… Я не могу понять побуждений преступника. Нет, он не — жено или детоненавистник… Здесь что-то другое, но крепко связанное с нашим народом и верой Христовой. Убийца не прост, потому что умеет тщательно скрываться — прятать себя среди нас… Но я чувствую, он рядом и будет убивать ещё, а ведь всё поселение за городской стеной под стражу не возьмёшь.

Монах, заметив, что на них стали обращать внимание окружающие, закончил разговор:

— Когда зверя нельзя увидеть, то его завлекают в ловушку, полную силков и капканов. Я, кажется, знаю, как тебе помочь, гауларец. Нужно ждать подходящего случая, а потом действовать быстро и слаженно. А сделать нужно вот что… Приблизь-ка ухо к моему рту и всё услышишь сам.

И собеседник сделал то, что приказал монах. Тот долго что-то нашёптывал, а потом просто встал и устремился к выходу. Через короткое время туда же направился и сам мореход. А пиршественный зал постоялого двора опять погрузился в шум разговоров, мелькание лиц, отблески огня очага, глухой стук посуды и питейных кружек, как будто и не было здесь этих двоих.

Только за своим разговором они так и не заметили пристального взгляда ещё одного посетителя, зябко кутвашегося в чёрный шерстяной плащ. Его лица тоже никто не видел. Но запах… Свой запах этот человек скрыть не смог. Пахло смазкой для боевого железа, прелостью кожаного подкольчужника, конским потом и полынью. Тайный гость не мог слышать, что говорили мореход и монах, а по жестам этой парочки не мог понять, о чём шла речь. Наблюдателю так и не удалось разгадать или узнать тех, кто скрывался под личинами мнимого монаха и морехода. Но сама встреча этой парочки дала пищу для рассуждений тайному соглядатаю.

Снова заморосил дождь: промозглый, холодный и надоедливый — вестник поздней осени, от которой рукой подать до зимы. Стемнело быстро. Освещённые окна домов много света не давали, потому городские улицы скоро потонули во тьме. Но отблески света факелов городской стражи вырвали из неё удаляющийся силуэт человека в чёрном плаще, пробираясь между луж, тот направлялся в сторону королевского дворца.

Часть вторая. Глава 11

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

НЕИСПОВЕДИМЫ ПУТИ ГОСПОДНИ

«Nam et si ambulem in medio umbrae mortis, non timebo mala, quoniam Tu mecum es, Domine. Virga tua et baculus tuus ipsa me consolata sunt.»

11. Запах и звук исповеди.

Здесь все его называли Ирландцем или святым отцом Альбаном, но к такому обращению он давно привык. Однако, у этого человека, родившегося в далёкой стране была своя история. До крещения его звали Нейлом — отец, увидев пухлость новорождённого и обильный пепельно-серый пух на его головке, произнёс: "Облако, ей Бог, облако. Так его и назовём". А происходил младенец из рода Дуганов в Коннахте, где даже простой человек и его потомки носили родовое имя, потому этот мальчик мог зваться Мак Дуганом, Нейлом Мак Дуганом по праву рождения. Всё изменилось после крещения. Тогда он стал Альбертом рода Дуган из Коннахта, как и был записан в церковной книге. Подрастающий Альберт оказался слаб телом и не годен для тяжёлого крестьянского труда, потому отец и отдал парня в монастырь Клонмакноиз, что на берегу реки Шеннон — прислуживать святым отцам и монахам.

Там Альберт выказал пытливый ум и приверженность вере Христовой. Со временем он перестал быть слугой, а стал послушником, а потом и настоящим монахом-священнослужителем. И пастырь этот оказался известен всей округе, потому, когда настоятель монастыря ушёл в лучший мир, высшим велением Альберт был назначен аббатом Клонмакноиза под именем преподобного Альбана, опять цвет волос сыграл свою роль в судьбе Нейла Мак Дугана. И всё бы ничего, но пришли норманны.

Монастырь Клонмакноиз защищался стойко — святые отцы и простые монахи стали воинами: молились и сражались, сражались и снова молились. Никто не хотел склонить головы или открыть ворота перед захватчиками. Тогда норманны обратились к защитникам с предложением выпусть всех из монастыря живыми и со святыми дарами, если те прекратят сопротивление и откроют ворота. Оставшиеся в живых защитники Клонмакноиза изнемогли в осаде, больше не было сил держать стены и башни, и страждущие мира спросили совета у преподобного Альбана — верить викингам или нет, доверять ли обещаниям кровожадных северян. На что аббат Альбан ответил:

— Верить нужно только Господу, а к остальным — лишь прислушиваться. К врагам же родины и веры прислушиваться не стоит. Обман и злоумышление у них в крови.

Монахи держались ещё неделю, но потом кто-то всё же открыл ворота монастыря. И началась кровавая жатва — безжалостная резня. Норманны убивали всех, кто носил рясу, а святые дары и церковные ценности разграбили полностью. Горел костер, в который летели книги и кресты. Единицы христиан, пока оставшихся живыми, ноконец поняли истинный смыл древней латинской фразы: "Timeo Danaos et dona ferentes — Бойтесь данайцев, дары приносящих". Никогда не верьте словам норманнов, а их посулам — тем более!

Аббата Альбана не убили, но он стал пленником. Связанный, голодный и жаждущий хоть глотка воды, он брел по бесконечной дороге среди обездоленных соплеменников, которым суждено было стать рабами норманнов. А, когда его решили обратить в бездушного исполнителя чужих желаний, он ответил викингам:

— Да, я — слуга и раб Божий. А больше ничей. Вы сейчас можете меня убить, но заставить раболепствовать — никогда!

Его долго и нещадно били — по голове, телу, ногам и рукам, а потом беспамятного бросили на этой же дороге, в надежде, что христианин преставится сам. Аббат не знал сколько времени он провёл без сознания. Дождь, охлаждающий разум и тело, стекающий в рот струями воды, вернул Альбана к жизни и