– Нет, – качнула головой Олеся. – Извините, но я не могу.

– Вы, может быть, боитесь, что вас осудят? – попробовала догадаться редакторша. – Олесенька, даже не думайте об этом! Поверьте, людское мнение на вашей стороне. Ну, может, какой-нибудь мужичонка с замашками патриархальными из зала вякнет что-нибудь против вас.

Только в Москве общественное мнение давно уж определяют женщины. А женщины вас любят!

– А за что женщинам-то меня любить? – окончательно запуталась, ничего уже не понимала Олеся. – А потом, я действительно совершила нечестный поступок…

Но Татьяна, замахав на нее руками, заговорила страстно, горячо:

– Олеся, нечестные поступки совершают все и ежедневно. А вы совершили нечто гораздо более важное. Вы показали, что в борьбе за счастье надо идти до конца! Вы все поставили на кон. Да, проиграли, но могли ведь и выиграть! А потом, кто сказал, что проиграли? Ходят слухи, что Дорохов готов был вас простить, но вы уехали, убежали из Москвы. Олесенька, поверьте, я лично просто восхищаюсь вами! Мы построим передачу так, что на фоне этой бабищи вы будете казаться ангелом небесным. И это будет прекрасная прелюдия к вашему победному возвращению в столицу.

– Я не стану участвовать в передаче, – твердо повторила Олеся. Тряхнула головой, пытаясь отогнать наваждение. – И в Москву я не вернусь.

– Вернетесь, Олесенька, обязательно вернетесь. Вы сейчас немного придете в себя, попробуете жить прежней жизнью, – и эта обычная жизнь покажется вам еще чернее и ужаснее прежнего. И вернетесь к нам. Но только не упустите момент. Поймите, Олеся, вы совершили невозможное для простой женщины из Питера – вы стали интересны московской тусовке. Если бы вы знали, как люди добиваются этого годами, какие деньги и связи идут в ход. И ноль результата. А вы этого добились, почти не затратив усилий. Вы думаете, к каждому человеку, что выступает в нашем шоу, уговаривать на дом приезжает редактор? Да еще в другой город? Так пользуйтесь же результатом.

Олеся уже не спорила – тупо мотала головой. А Таня продолжала говорить, почти не обращая на нее внимания. Щеки ее пылали, глаза блестели.

– Я понимаю, Олесенька, я ведь вижу, что вы за человек. Вы – чистая, умная, настоящая. А я скажу вам, что вся наша великосветская тусовка – это те же марченки, только облагороженного вида. Но поймите, эти люди могут предоставить вам удивительные возможности. Вы можете, например, написать книгу или начать певческую карьеру. Думаю, у вас есть таланты, не случайно же вас полюбил такой требовательный мужчина. Так используйте свой шанс, Олеся! И если вы упустите его, то предадите тех женщин, которые поверили в вашу готовность идти до конца. Только не надо бояться, что ваши действия кто-то назовет спекуляцией на имени знаменитого Дорохова. Вы и так проявили невероятную скромность, и люди это оценили, поверьте! Ведь посмотрите, что происходит повсеместно. Певица выходит замуж, а потом еще два года дает концерты в свадебном наряде! Другая отрекается от собственного ребенка, впаривает журналистам, что потеряла его вскоре после родов. А через пару лет ребенок загадочным образом оказывается жив и здоров и растет в материнском доме. И ничего никто не осуждает! Так чего же вам теряться?

– Спасибо вам, Таня, – от всей души произнесла Олеся. Ей было неудобно перед этой женщиной, которая так пламенно и искренне умоляла ее не упустить свой шанс. – Я подумаю над вашим предложением. Можно, я вам позднее позвоню?

– Конечно, Олесенька! – вскричала Таня. – Я уверена, что мы с вами еще встретимся. Ваша судьба сейчас в ваших руках. Так я жду вашего звонка в самое ближайшее время.

Когда ушла гостья и тишина воцарилась в доме, в комнату снова осторожно заглянула мать, спросила тихонечко виноватым голосом:

– Попьешь с нами чаю, Олесечка? Я вертуту с яблоками испекла. Батька с дачи приехал, о тебе спрашивает.

Олеся повернулась к матери и сказала решительно:

– Мама, я должна уехать из города.

– Куда же? – перепугалась мать.

– Не знаю пока. Мама, помнишь, когда я училась в школе, мы иногда все вместе ездили во Псков? Кто у нас там живет?

– Да кто же там живет? – повторила вслед за ней мать, совершенно сбитая с толку. – А, так Маша там живет, подруга моя с училища. Ну, тетя Маша, разве ты не помнишь ее?

– Помню немножко. Скажи, она согласится принять меня на недельку, а?

– Да уж не знаю, десять годочков, как я ее не видала… Доченька, миленькая, да зачем тебе уезжать?! Разве в этом доме ты не под защитой? Мы более ни одной живой души к тебе не пустим, костями ляжем с отцом у них на пути.

– Нет. Я должна уехать, – покачала головой Олеся. – Не могу я здесь больше от любого шороха вздрагивать. И мне нужно сменить обстановку. Через неделю-другую все забудется, я вернусь, найду новою работу, и все у нас будет по-прежнему. Только найди мне адрес этой самой тети Маши.

Мать несколько минут стояла неподвижно посреди комнаты, моргала, шевелила губами, а потом воскликнула:

– Сей момент, Пете позвоню. Это сынок Машенькин, помнишь ли его? Он, я знаю, раз в неделю, по обыкновению, ездит к матери на машине, проведывает и продукты ей отвозит. Может, он как раз туда собирается, вот и возьмет тебя с собой. При одном условии – если жива еще моя Маша.

Мать убежала звонить и через пару минут появилась с отрадными вестями. Псковская Маша была жива, а сын ее Петя так обрадовался компании, что готов был ехать прямо сейчас. Через полтора часа он будет стоять под их домом. На одном дыхании выдала мать эту информацию и убежала на кухню: готовить гостинцы Маше.

Петр, маленький, лысоватый, появился на пороге их квартиры ровно в назначенный час. Он сильно смахивал на большую птицу, вдобавок болеющую орнитозом. Круглые глаза словно обведены были красным карандашом, и ежесекундно по ним скользила истонченная и морщинистая пленка век. Казалось, он не спал неделю, а то и больше. Мать заметила, запаниковала, спросила заискивающе:

– Петенька, да тебе, может, передохнуть надо? Хочешь, постелю тебе в гостиной на диване? А прямо с утра и поедете, аюшки?

– Некогда на диванах разлеживать, – хриплым мужественным голосом проговорил Петр. – Мне с утра на работу. За это время мать требуется повидать.

Через десять минут они уже выходили из квартиры, сопровождаемые отчаянным взглядом матери и покряхтыванием отца. Перегнувшись через перила, мать крикнула вслед:

– Утром позвони мне обязательно, волнуюсь я что-то, слышишь, Олесь?

Ездил Петр на начищенной до блеска старенькой «Ладе» нежнейшего салатового цвета. Машину свою он любил и холил настолько, что даже не позволил Олесе самой захлопнуть дверцу. Нет, самолично усадил на переднее сиденье, бережно тюкнул дверцей, а потом еще натянул на кулак обшлаг рукава и с минуту шлифовал ее поверхность. Потом, уже заняв водительское место, долго и сосредоточенно вслушивался в урчание машины, оглаживал панели, что-то бормотал нежно себе под нос. Олеся, дожидаясь отправки, даже успела задремать.