на ломберный столик, такой же безукоризненный, как и сам Бонд, конверт. Он видел конверт в руках коммандера, засек его старт, но не сумел проследить за его полетом от телевизора до черной каменной столешницы. — Теперь и конверты стали производить по технологии «стелс»?

— Нельзя мешать водку и виски, — с обидной ухмылкой сообщил Бонд. — Да еще в таких количествах!

— А вы надоели всем хуже пареной репы со своим рецептом: «перемешать, но не взбалтывать!» — выкрикнул Фризе. — Тоже мне, пижон из секретной службы!

Он разозлился, вспомнив о недовольстве Джеймса Бонда его, Фризе, «русским менталитетом». Но запал Владимира пропал даром: коммандер не смог оценить его красноречия, сгинув в черной дыре телевизионного экрана.

Сыщик остался один на один со своим похмельным синдромом и нехилым конвертом на ломберном столике. Конверт завораживал, а похмельный синдром отравлял существование.

«Это все болван Рамодин! Какого черта он «излил» на меня свою помойную душу. Столько лет дружили, а он… Змей подколодный! — Очередной спазм головной боли изменил направление его мыслей: — И почему Господь не дал мне способности опохмеляться?! Выпил бы сейчас бутылку пива или сто граммов и воспарил, как бывает со всеми порядочными гражданами!»

Он вздохнул и взял в руку конверт. Рука дрожала. Фризе вздохнул еще раз и осудил себя неприличным словом.

В конверте был заграничный паспорт, билет на поезд до Киля через Берлин и две кредитные карточки: платиновая «Виза» и «Америкен-экспресс».

Фотография в паспорте очень понравилась Владимиру. На ней он выглядел ничуть не хуже Джеймса Бонда: такой же аристократичный и импозантный. Все визы были в порядке. Имелась и Шенгенская. Билет на поезд в вагон-люкс. Вагон на восемнадцать персон. Это означало, что поедет он один в купе. Поезд отправлялся сегодня. Все, как говорили мальчишки в далекие детские годы, чин-чинарем. Вот только с фамилией была загвоздка. Фамилия в паспорте и в билете была Штирлиц. Штирлиц Владимир Петрович. Дата и место рождения, адрес проживания, антропометрические данные — все его, Фризе. А фамилия — Штирлиц!

— Идиоты! — заорал Владимир так громко, что старинная хрустальная люстра отозвалась под потолком умоляющим звоном. Словно, опасалась, что хозяин закричит еще громче и тогда она, не выдержав потока децибелов, рассыплется в прах. — Идиоты, — повторил сыщик, теперь уже почти будничным тоном. — Не вы ли уговорили меня заняться плохим мальчиком Гарденским и устроить облом его планам сняться у режиссера Забирухина? На какие шиши я буду спонсировать сраный блокбастер этого корифея?

Фризе встал с кресла и подошел к телевизору. Он уже поднял кулак, чтобы стукнуть по ящику, но тут же отдернул руку: нынешняя «плазма» не была приспособлена для воздействия мускульной силы. Это советские «Рубин» или «Электрон» можно было, используя последний аргумент, ударить по крышке и вновь увидеть на экране картинку.

— Ребята! — Владимир постучал костяшкой указательного пальца по черному экрану: — Ребята! Вы что, решили поиздеваться над бедным сыщиком?

Фризе машинально отметил, что экран в полном порядке: конверт с документами не нанес ему никаких повреждений.

— Телепортация, телепортация, — пропел на мотив неизвестной миру песенки сыщик. — Креативная ситуация!

Точного смысла слова «креативная» Владимир не знал, все собирался спросить у Светки — по части современных словечек она была докой, — но постоянно забывал восполнить пробел в своем образовании. Стоило журналистке «нарисоваться» в его квартире, у них появлялись другие приоритеты.

Он вдруг вспомнил, что несколько минут назад, общаясь с Джеймсом Бондом, испытывал дикие похмельные муки. А сейчас голова не болела и пол не качался, как корабельная палуба.

«Лечение шоком, — подумал Фризе. — Интересно, используют ли такой шок в вытрезвителях?»

Он снова вернулся в свое уютное кресло и с облегчением вздохнул: «Все, что ни делается, к лучшему. Теперь я могу сказать любому “фантомасу” из Зазеркалья, что они сами завалили это дело».

А еще он вспомнил одну историю, то ли вычитанную в книжке, то ли услышанную от умного человека: если перед тобой стена, которую ты не в силах преодолеть, садись перед ней и жди. Пройдет время, и стена исчезнет. Если не разрушится физически, то перестанет существовать в твоей голове.

«Хреновина, — усмехнулся сыщик. — Сколько ждать-то? До греческих календ? Не подходит. У меня поезд сегодня. До портового города Киля, где меня ждет миллиард. Это, во-первых. А во-вторых, кто этому самоуверенному Бонду при первом знакомстве представился Штирлицем? Владимир Петрович Фризе».

Он снова взял паспорт и полчаса изучал его на «вшивость». Отыскал в одном из ящиков письменного стола лупу с пятидесятикратным увеличением. Она пылилась там невостребованная уже долгие годы. За время своей частной практики Владимир ни разу лупой не воспользовался — характер расследований изменился.

Многократно увеличенное лицо на фотографии уже не показалось его обладателю «приятным во всех отношениях». «Откуда они раздобыли эту карточку? Таким упитанным я никогда в жизни не был. Надо же, даже ямочки на щеках! А взгляд? Куда я смотрю? На небо, что ли? Какие-нибудь шенгенские пограничники могут придраться».

А в остальном к паспорту у него не было никаких претензий: где искать липу, Фризе знал не хуже любого пограничника.

«Да, постарались ребята. Небось смастерили ксиву у коммандера Бонда на службе. На службе Ее Величества! — сделал вывод вопреки всякой логике сыщик. — Только зря старались. Наследство-то получить должен Фризе, а не Штирлиц!»

Он побродил по квартире, казалось бы бесцельно, но всякий раз маршрут его пролегал неподалеку от телевизора. «Черные дыры, белые пятна», «черные дыры, белые пятна», — твердил он, как заклинание. Больше ничего в голову не лезло. Голова была пуста, и это вызывало у Фризе какую-то приятную легкость, неосознанную эйфорию.

Минут пятнадцать он шатался по квартире, пока «неосознанная эйфория» не превратилась во вполне конкретное желание выпить холодного пива. Фризе почувствовал, что похмелье закончилось и он ничем не рискует, выпив пару бутылочек «хейникен».

Пиво было холодное и ароматное, так бодрило, что Владимир отправился на кухню за третьей бутылкой. Но у холодильника круто затормозил, осудив свою слабость: «Дурак дураком! Мне еще в дорогу собираться, а я тут в расслабуху впал!»

Мысль о том, что надо в дорогу собираться, оказалась такой естественной, как будто он уже давно твердо и бесповоротно решил отправиться за своим миллиардом с паспортом на имя Штирлица. А ведь только что он даже не допускал такой возможности! И очень разумно поступал: чего делать Штирлицу в Киле? Полюбоваться на верфи, когда-то принадлежавшие его предкам? А потом заглянуть в район красных фонарей и забыться на груди у дородной немки?

«Нет, не у немки, — фантазия у Фризе разыгралась. — У негритянки. У меня еще никогда не было негритянки».

Но тут же